Полное собрание сочинений. Том 4. Красная комната

Стриндберг Август Юхан

— Что говорит маленький Фальк? Он не должен ворчать.

Фальку нужно так много времени, чтобы найти подходящий ответ, что внизу уже начинаются обсуждения.

— Не обращай на него внимания, — утешает представитель «Красной Шапочки». — Он всегда консервативен, когда у него есть деньги на обед, а он только что занял у меня пятерку.

Старший письмоводитель читал: «доклад № 54 комиссии о предложении Ола Гинсона о снесении заборов».

Лесоторговец Ларсон из Норланда требует необходимого принятия:

— Что станет с нашими лесами! — выпаливает он. —

Я хочу только знать, что станет с нашими лесами? — И, пыхтя, он обрушивается на скамью.

Это грубое красноречие вышло из моды за последние ходы, и сцена сопровождается шипеньем, после чего пыхтение на норландской скамье само собой прекращается.

Представитель Эланда высказывается за ограды из песчаника; шоненский депутат — за тесовые ограды; норботтенский находит, что заборы ненужны, раз нет пашен; а оратор на стокгольмской скамье держится того мнения, что вопрос должен быть передан в комиссию сведущих людей; он подчеркивает: «сведущих». Но тут разражается буря. Лучше смерть, чем комиссия! Требуют голосования. Предложение отклоняется, заборы остаются до тех пор, пока сами не обвалятся.

Письмоводитель читает: «доклад № 66 комиссии, о предложении Карла Иенсена отвергнуть ассигновку на библейскую комиссию». При этом почтенном названии столетнего учреждения хохот прекращается, и почтительное молчание царит в зале. Кто осмелится напасть на религию в её основах, кто осмелится подвергнуться всеобщему осуждению! Епископ Иштадский требует слова.

— Писать? — спрашивает Фальк.

— Нет, нас не касается то, что он говорит.

Но консервативный Струвэ делает нижеследующие заметки:

«Священ. интересы родины. Соединенн. имена религии, человечества. 829. 1632. Неверие. Страсть к новшествам. Слово Божие. Слово людское. Столетнее. Алтарь. Усердие. Непартийность, способн. Учение. Состав шведск. церкви. Исконная швед. честь. Густав I. Густав-Адольф. Холмы Лютцена. Глаза Европы. Суд истории; траур. Стыд. Умываю руки. Они этого не хотели».

Карл Иенсен требует слова.

— Теперь будем писать! — говорит «Красная Шапочка».

И они пишут в то время, как Струвэ разводит узоры по бархату епископа.

«Болтовня! Громкие слова. Комиссия заседала 100 лет. Стоила 100.000 крон. 9 архиепископов. 30 професс. Упсалы. Вместе 500 лет. Диэтарии. Секретари. Ничего не сделали. Пробные листы. Плохая работа. Деньги, деньги! Называть вещи своими именами! Чепуха. Чиновники. Система высасывания».

Ни один голос не поднялся против этих слов, и предложение было принято.

В то время, как «Красная Шапочка» привыкшей рукой разукрашивает спотыкающуюся речь Иенсена и надписывает над ней сильное заглавие, Фальк отдыхает. Но когда глаза его случайно прогуливаются по галерее публики, они встречают знакомую голову, лежащую на барьере, собственника которой зовут Олэ Монтанус. Он похож в это мгновение на собаку, стерегущую кость. Да и было нечто в этом роде; но Фальк не знал этого, так как Олэ хранил тайну.

Теперь внизу на скамье, под правой галереей, как раз там, где сверху были насыпаны стружки карандаша, господин в синем гражданском мундире с треуголкой под мышкой и с бумажным свертком в руке.

Стукнул молоток, и воцарилась ироническая злобная тишина.

— Пиши, — сказал «Красная Шапочка», — но записывай только цифры; я запишу остальное.

— Что это такое?

— Королевские предложения.

Теперь из бумажного свертка было прочитано:

«Е. в. милост. предложение, повысить ассигновку отдела для поощрения дворянского юношества в изучении иностранных языков; под титулом письменные принадлежности и расходы с 50.000 кр. до 56.000 кр. 37 эрэ».

— Что это за расходы? — спросил Фальк.

— Графины, подставки для зонтов, плевательницы, занавески, обеды, поощрения и т. и. мелочи; еще будет!

Бумажный сверток продолжал: «Е. в. милост. предложение, учредить шестьдесят новых офицерских должностей в вестготской кавалерии».

— Шестьдесят? — переспросил Фальк, которому государственные дела были совсем чужды.

— Да, да! Шестьдесят. Пиши только!

Бумажный сверток развертывался и становился всё больше. «Всемилостивейшее предложение е. в. об учреждении пяти новых штатных должностей в канцелярии присутствия по уплате окладов».

Большое движение за преферансовыми столиками; большое движение на стуле Фалька.

Бумага опять свернулась, председатель встал, поблагодарил поклоном, в котором был вопрос: «Больше ничего не угодно?» Держатель бумажного свертка сел на скамью и стал сдувать очинки карандаша, оброненные сверху; но его тугой, расшитый воротник не дал ему совершить того проступка, который утром сделал председатель.

Заседание продолжалось. Крестьянин Свэн Свэнсен попросил слова по поводу призрения бедных. Как по данному сигналу, все чиновники поднялись и зевнули.

— Теперь мы пойдем вниз и позавтракаем, — объявил «Красная Шапочка» своему опекаемому. — В нашем распоряжении час десять минут.

Но Свэн Свэнсен говорит.

Депутаты начинают двигаться, некоторые уходят.

Председатель беседует с несколькими «хорошими» депутатами и тем выражает порицание тому, что скажет Свэн Свэнсен. Два старых депутата подводят новичка к оратору и показывают ему его, как редкого зверя; они рассматривают его несколько мгновений, находят его смешным и поворачивают ему спину.

«Красная Шапочка» считает долгом вежливости объяснить Фальку, что оратор — «бич» палаты. Он не холоден и не тепел, не годен никакой партии, не поддается никаким интересам, но говорит, говорит. О чём он говорит — этого никто сказать не может, ибо ни одна газета не приводит о нём отчетов, и никто не заглядывает в стенограммы; но чиновники за столами поклялись изменить ради него законы, если они когда-нибудь будут у власти.

Но Фальк, питающий некоторую слабость ко всему, что проходит незамеченным, останавливается и слушает то, чего давно не слышал: честного человека, беспорочно следующего по своим путям и приносящего жалобы униженных и обиженных, — которого никто не слушает!