Полное собрание сочинений. Том 4. Туманные острова
Шрифт:
Небо опять в облаках, но синоптики обещают погоду. Не сидите дома. Каждый хоть немного должен запастись июльским теплом.
Володькино лето
Идет дождь. Трава полегла. Лес потемнел. Облака наползают на крыши. Солнце ушло от земли. Маленькое государство ромашек под окнами стало похоже на снежный сугроб. Мы просыпаемся, говорим: «Дождь…», едим пшенную кашу с молоком и опять спим. И это даром нам не проходит. Мы потеряли счет дням: не можем вспомнить — пятница или суббота. Бревенчатый лесной дом заблудился в толще дождя.
Мы начинаем делать зарубки на ножке стола. Конечно,
Три дня с перерывами дождь. Начинаем писать стихи. Лучше всего получается у Володьки:
У нас в интернате большие кровати,
Большие кровати у нас в интернате…
Двенадцать лет Володька жил в лесу, в этом доме. А потом интернат — большая зима в большом селе. А теперь опять лес и речка на целое лето. На речке Володька свой человек.
Он уверяет: лини в воде ходят тропами. «Проложат в траве тропу и ходят». Я говорю: «Врешь, Володька?» — «Вру?!» Мы оба встаем, поверх трусов надеваем холодные, каляные, как дуб, плащи и бежим к лодке. Лодка утюжит пузыри на воде. «Гляди…» Правда — рыбьи дороги в траве.
Володька знает, где на этих дорогах поставить вентерь. Вынимаем из воды снасть. В ней живые слитки золота с красными и желтыми перьями — караси и лини. Опытным глазом Володька находит икряную самку, зубами делает на хвосте отметку и запускает рыбу обратно в вентерь.
За ночь около самки еще с десяток линей соберется.
Жарим под навесом рыбу. А дождь идет.
Ночью мы не можем заснуть. Открываем окно. Пахнет земляникой и свежим намокшим сеном. Сверкает молния, и гром падает в лес где-то возле самого дома. Володька с головой укрывается одеялом. «Боишься?» — «У нас в позапрошлом году телушку убило…» Мы зажигаем лампу, и сейчас же погреться из леса летят комары и бабочки с мохнатыми мягкими крыльями… Тучи кинули в лес пять или шесть огромных снарядов и, судя по всему, подались бомбить ржаное поле у деревни Ивановки. Но дождь над лесом не перестал. В двенадцать часов мы сделали еще одну зарубку на ножке стола и, обсудив положение, решили, что терпим бедствие и надо об этом сообщить людям. Посветив спичками, нашли под лавкой в сенях бутылку из-под шампанского, вырвали лист из тетрадки и стали писать. Потом сбегали к старой лодке, наскребли смолы.
Мы воткнули у воды прутик, и стрекозы садились на него отдохнуть.
Письмо получилось веселое. Засмоленную бутылку Володька положил рядом с собой, у подушки. Потушили лампу и стали прикидывать, куда может доплыть бутылка. «Сейм впадает в Десну. Десна — в Днепр. Днепр — в Черное море…»
Под утро в мокрых кустах запел соловей.
Я вышел на крыльцо. «Июль, а он разливается…»
Володькина мать сидела на скамейке возле коровы, но не начинала доить, слушала соловья.
Обрывки облаков отражались в воде. Над речкой стояла розовая от зари пелена пара. Я подошел к кровати, сосчитал веснушки на лице у Володьки, пощекотал пятку: «Вставай, вставай. Пойдем копать червяков. Дождь кончился».
Если ночью с фонарем идти по лесным
При такой ловле главное — поплавок. Вернее, даже круги от поплавка. Так насмотришься, что спать ложишься — волшебные круги продолжают расплываться перед глазами. Признаемся: лодка наша от перегрузки рыбой ни разу не опрокинулась, но из всех рыболовов в лесу мы держим первое место. Мы знаем наперечет своих конкурентов. Вот как раз против лодки в обрыве берега — норка. Тут живет рыболов из Египта.
Все, конечно, его видели: изумрудно-зеленый, с коричневым верхом кафтан, нос долотом.
Зимородок. Рыболов садится на ветку и ждет, ждет, долго глядит на воду. Мы уже много раз сменили наживку, а он сидит. И дождался, бултыхнулся в воду, с рыбой полетел к норке. Двух других рыболовов мы даже взяли на иждивение.
Кинем дохлую рыбу и сидим ждем. Озираясь, над самой водой проносится чайка. Раз — и нет рыбки. Чайка не знает, что мы ее из кустов в это время раз — и сняли. Коршун с большой высоты замечает рыбешку, но, конечно, замечает и нас, кружится, кружится, не спешит кинуться книзу.
Рыбу мы чистим на берегу возле лодок.
Тут тоже есть иждивенцы. Если рыбу оставить у лодки и ночью подойти с фонарем, можно увидеть иногда, как, задом-задом, тихонько пятясь, рыбу уносят раки. Мы с Володькой не против такого раздела добычи — много ли рыбы надо на сковородку, — но вдруг на берегу обнаружилось чистой воды воровство, грабеж даже. Пошли помыть руки — исчезла огромная Володькина красноперка. «Это коты…» Володька рассказал: в лес из села приносят котов-ворюг. Завяжут глаза, чтобы дороги не видел, и бросят.
Рыбу мы чистили на берегу возле лодок.
Удод смешно кланялся…
В лесу ворюги птенцов и мышей промышляют, а со снегом, когда все живое попрячется, собираются на кордоне. Володькин отец подтвердил: «Осенью спасу нет. В сарай лезут, в трубу от холода забираются. В прошлом году хозяйка печь затопила, а он — бух из трубы и чуть не в чугун.
В саже весь, заметался, как черт, по избе. Штук двенадцать в прошлом году собралось…»
Вот это да! Мы с Володькой нарочно стали оставлять рыбу и делать засидку в кустах, конечно, вооруженные объективами. И что же? — кот почуял засаду. Он появился, когда мы перестали его караулить. Я одевался после купания, Володька собирал весла и удочки, рыба была почищена и сложена в котелок. И вдруг крик: «Ножик, ножик унес!..» Володька швырнул весла — и в кусты что есть духу… Вылезает, держит ножик в руках… Рассказать — не поверите: ворюга-кот подкрался и принял за рыбу подаренный мне в Антарктиде американцами ножик. Схватил — и наутек. И не сразу понял ошибку…