Полное собрание сочинений

Гарбузов Юлий

– Вы, небось, думаете, что мы Вас считаем солидным, уважаемым человеком, квалифицированным специалистом и образцовым семьянином и поэтому вынуждены будем идти Вам навстречу, как бы Вы к нам ни отнеслись? Вы забываете, что в нашем бренном мире работает принцип относительности. Поэтому все зависит от того, из какой точки на Вас посмотреть. Понимаете? – спросил Чаплия, глядя на полированную поверхность рабочего стола, словно его слова были обращены не к Калиничу, а к этому столу.

Калинич посмотрел на него уничтожающим взглядом и с достоинством спросил:

– Неплохо для начала. Значит, мои худшие прогнозы оправдываются. Ну-с, что же там Вам еще агентура

доносит?

– О, в этом мы нужды не испытываем. Доносить готов каждый. Лишь бы ему это было выгодно. Ваше эгоистичное отношение к институту вынуждает нас на данном этапе отнестись к Вам формально, вот и все. Мы не причиняем Вам прямого вреда. Хотя не скрою, могли бы, – он пристально уставился на Калинича и стал сверлить холодным колючим взглядом.

– Как это прикажете понимать? Намекаете на физическую расправу? Хулиганов подошлете, чтоб избили меня? Или, как сейчас модно, киллеров? Старо, Сергей Михалыч! Спасибо, что предупредили. Сегодня же оповещу всех знакомых, чтобы знали, с кого спрашивать, если со мной что случится. Я человек аккуратный, перехожу дорогу по правилам, в драки не ввязываюсь, по темным местам не шалаюсь. Любое случившееся со мной несчастье сделает Вас первым подозреваемым, вот и все. А у следователя стоит лишь под подозрение попасть – всю правду-матку выложите.

Чаплия едко улыбнулся и ядовито пропел:

– Ну, зачем же так примитивно, Леонид Палыч? Мы же не уголовники, верно? А вот если Ваша супруга, уважаемая Лидия Борисовна, узнает о Ваших не очень нравственных отношениях с некой Анной Никитичной Кирилюк, это просто-напросто покажет Ваш моральный облик.

– Длинные у Вас, однако, руки! Шантажом меня нагнуть хотите? Не выйдет! Нет у меня никаких секретов! Так что сколько угодно доносите, сплетничайте, кляузничайте! Да делайте, что хотите! Вы протокол у меня самым нечестным образом умыкнули! Думали, я расстроюсь, умолять Вас буду? Да на здоровье! Теперь трех дней не даете да к тому же и угрожаете! Вы меня этим не удивили! Мелко и низко, Сергей Михалыч! – раскрасневшись, кричал Калинич.

– Да что Вы, Леонид Палыч! Пожалуйста, не так громко. Никто Вам не угрожает. Просто адекватно реагируем, вот и все. А насчет рук – Вы правы. Дли-и-инные они у нас. И их у нас больше, чем у всех индусских божеств вместе взятых, – самодовольно сказал Чаплия.

Калинич почувствовал нарастающее жжение за грудиной. «Вот уж некстати, – подумал он, – не хватало еще, чтобы меня перед ним приступ хватил. Нужно взять себя в руки во что бы то ни стало.» Он сделал глубокий вдох, потом еще и еще несколько раз. Помня о последнем приступе стенокардии, он нечеловеческим усилием воли подавил в себе волну негодования и гнева. Загрудинная боль мало-помалу начала отступать, и Калинич вернулся к тому, за чем пришел:

– Вот что, Сергей Михалыч. Мне эти три дня все равно нужны, так или иначе. Не даете за свой счет, так я уволюсь. Не посмотрю, что перед пенсией. Не пропаду без вас. Руки есть, голова какая-никакая тоже есть. На жизнь худо-бедно как-нибудь заработаю. Степени, звания, должности, даже знания и сам по себе институт для меня давно уже не престижны. Дайте мне, пожалуйста, чистый лист бумаги, я заявление при Вас напишу.

Чаплия остался неподвижен. Он застыл в своем кресле, как каменное изваяние, нахмурив брови и скрестив на груди руки. «Тоже мне, Наполеон Бонапарт!» – с презрением подумал Калинич и, окинув его пренебрежительным взглядом, поднялся со стула со словами:

– Не хотите? Что ж, просить не буду. Отсутствие Вашей реакции на мою просьбу я расцениваю как резолюцию с отказом мне в увольнении по собственному желанию. Напишу у себя в лаборатории и отнесу секретарше Бубрынёва. Немедленно. Вас только в известность ставлю. Двух недель отрабатывать не буду, так как у меня нет на это ни времени, ни желания. Можете это квалифицировать как прогулы. Мне все равно теперь. Так что завтра я на работу не выхожу. Успеха Вам, Сергей Михалыч. Была без радости любовь – разлука будет без печали.

Когда Калинич был уже в метре от двери, Чаплия неожиданно окликнул его непривычно хриплым голосом:

– Леонид Палыч! Погодите минуточку, прошу Вас!

Калинич рефлекторно остановился и обернулся в его сторону. На месте надменного, чванливого и наглого заведующего в кресле сидел человек с бледным, осунувшимся лицом и умоляюще смотрел на Леонида Палыча.

– Леонид Палыч, умоляю, простите меня, пожалуйста. Я Вам все подпишу – хоть на три дня, хоть на месяц. Вообще – на сколько Вам нужно. Только ради Бога, не увольняйтесь. Сядьте, прошу Вас. Давайте успокоимся и поговорим по-человечески.

Он вскочил с места, подбежал к Калиничу и взял его за локоть. Леонид Палыч почувствовал, что у Чаплии дрожит рука. Он подвел Калинича к креслу для посетителей и мягко усадил. Калинич послушно сел и поднял на Чаплию усталые глаза. Тот, не выдержав прямого взгляда Леонида Палыча, опустил глаза и стал взад-вперед ходить по кабинету. Наконец, он сел в свое кресло и, схватив злополучное заявление, подписал его и пододвинул к Калиничу.

– Вот, Леонид Палыч, я подписал. И не нужно без содержания. В счет будущих отгулов. Теперь выслушайте, пожалуйста, что я Вам скажу. Я тысячу раз провинился перед Вами. Простите меня за все. Да, меня занесло. Признаю, что повел себя с Вами неподобающим образом. Это под давлением многих факторов. Я не хочу их перечислять – Вы сами все прекрасно понимаете. На самом деле я всегда завидовал Вам и восхищался Вами, клянусь. Вы научили меня работать, и вообще, всем, чего я достиг, я обязан только Вам и больше никому. Я обзавелся дипломом доктора и продвинулся по службе, но Вашего научного и интеллектуального уровня мне не достичь никогда. Я обещаю впредь относиться к Вам так, как тогда, когда работал под вашим руководством в самом начале своей трудовой деятельности. Если Вы уволитесь, в отделе не останется ни одного идеолога. И это знают все. Видите, я искренне повинился перед Вами, а повинную голову меч не сечет.

Чаплия замолчал и с надеждой взглянул на Леонида Палыча. Калинич взял заявление и, бегло пробежав глазами резолюцию Чаплии, молча вышел из кабинета.

XXIII

– Как называется этот коньяк? – спросил Леонид Палыч, высасывая сок из ломтика лимона. – Уж очень вкусный и ароматный. А цвет, цвет какой!

Он поднял бокал, в котором еще плескалось немного кроваво-коричневой жидкости, и восхищенно посмотрел на свет.

– «Двин». Он называется «Двин», – сказала Аня. – Доперестроечный еще – из Каджарана привезла. Специалисты рекомендовали как продукт отменного качества.

– Из Каджарана? Это что, город есть такой, что ли? Где это? – поинтересовался Калинич.

– Как это, где? В Армении, конечно же, – сказала чуть захмелевшая Аня.

– Почему «конечно же»? Откуда мне знать, где он находится, этот Каджаран? – возмутился Калинич. – Название восточное, и это все, о чем оно мне говорит. Больше ни о чем.

– А корень – армянский, – сказала Аня, добавляя Леониду Палычу еще порцию.

Чуть плеснув себе, она подняла рюмку и провозгласила очередной тост: