Полное собрание стихотворений

Бальмонт Константин Дмитриевич

Ожерелье

Стебель придорожный

Тонкий колос нив не наших, Стебель придорожный, — Словно пил в нездешних чашах, Чар Египетских отведал, здесь тебя взрастивший, гений, Бестревожный, — Так утонченно-спокойный, между дремлющих растений, Истонченный, нежно-стройный, вознесенный в мир видений, Ты стоишь, в воздушной грезе, на краю большой дороги, Как созданье сновидений, Как Египетские боги.

Червонные святки

Святая неделя, Червонные Святки, Тут Солнце – в веселии нашем сполна, Дарит нам сиянье свое без оглядки, А Ночи вещает, мол, ты не нужна. Во все продолженье Пасхальной седмицы, Как Солнце взошло, так не хочет зайти, И долго поют нам полдневные птицы, И долго хотят нам все травы цвести.

Золотая парча

Золота парча развивается

Святочная песня

Золотая парча развивается, Кто-то в путь в дорогу сбирается Это мать ли моя, или милая? Иль чужая старуха унылая? Золотая парча развивается, Путь-дорога в леса означается. То не милая, нет, не старуха, не мать, Не хотят они в мире, не могут гулять. Золотая парча развивается, Заколдованный замок вздымается. Это мысли мои, это вольность мечты, Ей доступны пути Красоты.

Божья

Спросил я весеннюю божью коровку: Зачем одеваешься в красную кровку? Наряд у сестренки твоей – золотой. Но малая божья рубинка молчала, И двигала крылья, и их расцвечала, Раскрыла – и прочь от вопросов, домой.

Зеленый, красный, черный

Зеленый, красный, черный цвет Литовцы разно чтили. В зеленом видели расцвет, Блаженство изобилии. В гореньи красного – войну, А в черном – ведьму злую, Что сонмы душ ведет ко сну Чрез язву моровую. Я весь весна – ведь я поэт, И я война – я ранен, Но в трех цветах лишь черный цвет, Мне черный цвет желанен.

Три камня

«Я их люблю обеих», С тоскою я сказал. «Я их люблю обеих» «Твой ум запутан в змеях», Сказал мне Камень Ал. «Но выбрать не могу я. Хотя бы я посмел. Но выбрать не могу я». «Тогда умри, тоскуя», Сказал мне Камень Бел. «Нет, мир мне – в двух врагинях. Два мира в них святынь, Весь мир мне в двух врагинях». «Тогда живи в пустынях», Сказал мне Камень Синь.

Молитва к луне

О, Луна, ты, взошедшая желтой и дымной над нами, Посребрившая после свой вечно-колдующий круг, Ты рождаешь те звоны, которые слышим глазами. Будь мне друг. Я из верных твоих, из влюбленных, в любви бледнолицых, Я подругу свою потерял за чертою пустынь, Где-то там, где-то там. Ты ее на туманных границах Не покинь. Мы сейчас – под тобой. Мы блуждаем и молимся розно. Мой звенящий призыв ты в ней чарами света зажги. Приведи же ее. О, скорее! Покуда не поздно. Помоги.

Тайна жемчугов

Если б ложью было то, Что Морской есть Царь с Царевной, В них не верил бы никто, Не возник бы мир напевный. Мы, однако же, поем, Мы о них слагаем сказки. Отчего? На дне морском Мы изведали их ласки. Много разных есть морей, Но в морях одна Царевна. Кто хоть раз предстал пред ней, Речь того навек напевна. Но красивей всех поет Тот, кто знал уста Прекрасной. Только вот который год Нет нам песни полногласной. Может, кто-то в глубине Слишком сильно полюбился? Мы помолимся Луне, Чтоб тайфун до бездны взрылся. Чтоб до наших берегов Кинул милого от милой. Чтоб глубинных жемчугов Нам он бросил с гордой силой. И рыдали бы в струне, Ослепительно-напевны Сон увиденной во сне, Стоны страсти в глубине, Крик покинутой Царевны.

Не вернувшийся

«Я вернусь к вам потом. Я вернусь к вам с Царевной». Так молил я своих на своем корабле. «Отпустите меня». – Но с угрюмостью гневной Мне твердили они о добре и о зле. Упадала в мой слух их ворчня однозвучно. — «Что ж, мы будем, здесь слушать морской этот гул?» — И мне стало меж ними так скучно, так скучно, Что я прыг с корабля их, и вот, утонул. О, счастливый прыжок! Ты навеки избавил Человека Земли, но с морскою душой. В тесноте корабля я своих там оставил, И с тобой я, Морская Царевна, я твои. День и ночь хороводы нам водят ундины, Аметисты в глазах у Морского Царя, Головой он тряхнет, – и иные картины, Утро нашей Земли, дней последних Заря. Сказки рыбок морских так безгласно-напевны, Точно души проходят, дрожа по струнам. И мечтать на груди у тебя, у Царевны, — О, товарищи дней, не вернуться мне к вам! Я вам честно солгал, не зовите изменным, Но настолько все странно в морской глубине, Так желанно все здесь, в этом мире беспенном, Что не нужно объятия братского мне. Да и вам не понять, верховзорньм, оттуда, Как узывны здесь краски и сны и цветы. — О, Царевна морей, им ты чуждое чудо, Мне же там только мир, где глубины и ты.

Заклятые

«Царевич, Царевич, ты спишь?» «Проснуться нельзя мне, Царевна». И снова жестокая тишь, Лишь вьюга проносится гневно. Безумствует там, за окном, Пред сказочно-древним чертогом, Где призраки скованы сном, Где дверь замерла над порогом. Семь страшных ночей круговых, Как семь жерновов онемелых, Сложились в колдующий стих, Над миром безгласностей белых. Решили они задавить Возможность листков и расцвета. Прядется и крутится нить, И может лишь грезиться лето. Зловещие пряхи ворчат, Их прялки рождают метели. Молчат, неживые, молчат Листы в их сковавшей постели. А в древнем чертоге, вдвоем, Царевич с Царевной заснули, И грезят, овеяны сном, О страстном, о жарком Июле. Как будто в глубокой воде, В их мыслях светло и печально. Цветок наклонился к звезде, Глубинность ответа зеркальна. И только порою, порой, Как будто бы луч улыбнется, И сонная с сонной душой В вопросе-ответе сольется. «Ты спишь, мой Царевич?» – «Я сплю». Тень слов возникает напевно. «Я сплю, но тебя я люблю». «Я жду», отвечает Царевна.

Опрокинутый кубок

В разгаре веселий, Что с дымом печалей, — В снежистости далей, Где пляшет бурун, — Средь пышности елей, Меж призраков сосен, В предчувствии весен, В дрожаниях струн, Не вешних, не здешних, Не здешних, не вешних, В мельканиях струн, Закрутивших бурун, — Я мглою был скован, Тоской зачарован, Я, нежный, и в нежности – злой, Я, гений свирелей, Я, утро апрелей, Был сжат сребро-льдяною мглой, — Вдруг кто-то раздвинул, Меж снежных постелей, Застывшие пологи льдов, И ты опрокинул Мой дом из снегов, И ты опрокинул Тот кубок метелей, И струны запели о счастии снов, И сны засмеялись в расцветах апрелей, В расцветах, во взорах, И в звонах, в которых Весь мир засверкал, так чарующе-нов.