Полное собрание стихотворений

Бальмонт Константин Дмитриевич

Голос дьявола

Я ненавижу всех святых, Они заботятся мучительно О жалких помыслах своих, Себя спасают исключительно. За душу страшно им свою, Им страшны пропасти мечтания, И ядовитую Змею Они казнят без сострадания. Мне ненавистен был бы Рай Среди теней с улыбкой кроткою, Где вечный праздник, вечный май Идет размеренной походкою. Я не хотел бы жить в Раю, Казня находчивость змеиную, От детских дней люблю Змею, И ей любуюсь, как картиною. Я не хотел бы жить в Раю, Меж тупоумцев экстатических. Я гибну, гибну – и пою, Безумный демон снов лирических.

Враг

У меня был враг заклятый, У меня был враг. На его постели смятой Хохот демона проклятый Оживлял полночный мрак. Без него жена смеялась, Обнималась, целовалась. Хохот демона был мой. Побыл с ней. Ай-да! Домой! Враг заклятый был далеко. Возвратился. «Честь!» Ты, без страха и упрека! Я, как ты, во власти рока. Хочешь? Что же, месть, так месть. Час и место. Мы явились. Мы сошлись и поклонились. Чей-то взор покрылся тьмой. Хохот демона был мой!

Избирательное сродство

Сонет

Я с нею шел в глубоком подземелье, Рука с рукой, я был вдвоем – один. Мы встретились в сверкающем весельи, Мы нежились, как лилии долин. Потом пришли к дверям старинной кельи, Предстала Смерть, как бледный исполин. И мы за ней, в глубоком подземелье, Стремились прочь от зелени долин. Мы шли во тьме, друг друга не видали, Любовь была как сказка дальних лет, Любовь была печальнее печали. В конце пути зажегся мрачный свет, И я, искатель вечной Антигоны, Увидел рядом голову – Горгоны.

Неразлучимые

Под низкою крышкою гроба, Забиты гвоздями, Недвижно лежали мы оба, С враждебными оба чертами. Застывшие трупы, мы жили Сознаньем проклятья, Что вот и в могиле – в могиле! — Мы в мерзостной позе объятья. И Дьявол смеялся надгробно, Плитой погребальной: «Эге, – говорил, – как удобно Уродцам – в могиле двуспальной!»

Два трупа

Два трупа встретились в могиле, И прикоснулся к трупу труп, В холодной тьме, в тюрьме, и в гнили, Прикосновеньем мертвых губ. Они, влюбленные, когда-то Дышали вместе под Луной Весенней лаской аромата И шелестящей тишиной. Они клялись любить до гроба. И вот, по истеченьи дней, Земная жадная утроба Взяла их в пищу для червей. Тяжелые, с потухшим взглядом, Там, где повсюду мгла и мгла, Они лежат так тесно рядом, Зловонно-мягкие тела. Для мелких тварей ставши пищей, И разлученные с душой, Они гниющее жилище, Где новый пир, для них чужой. И дико спят они в тумане, И видят сказочные сны Неописуемых дыханий И необъятной тишины.

Над болотом

Над болотом позабытым брошен мост, За болотом позабытым брызги звезд. Там, за топью, цепенея, спит Лазурь, Затаив для дней грядущих сумрак бурь. Неживые, пропадают брызги звезд, И к болоту от болота брошен мост. И одно лишь не обманет – жадность бурь, Ею дышит – с ней в объятьях – спит Лазурь

Ведьма

Я встретил ведьму старую в задумчивом лесу. Спросил ее: «Ты знаешь ли, какой я грех несу?» Смеется ведьма старая, смеется что есть сил: «Тебя ль не знать? Не первый ты, что молодость убил. Отверг живые радости, и стал себе врагом, И тащишься в дремучий лес убогим стариком». Я вижу, ведьма старая все знает про меня, Смеется смехом дьявола, мечту мою кляня, Мечту мою о праведном безгрешном житии, — И молвил ей: «А знаешь ли ты чаянья мои? Я в лес вошел, но лес пройду, прозрачен, как ручей, И выйду к морю ясному божественных лучей». Смеется ведьма старая: «Куда тебе идти? Зашел сюда – конец тебе: зачахнешь на пути. Сии леса – дремучие, от века здесь темно, Блуждать вам здесь дозволено, а выйти не дано. Ишь, выйду к морю светлому! Ты думаешь: легко? И что в нем за корысть тебе! Темно и глубоко». И ведьма рассмеялася своим беззубым ртом: «На море жить нельзя тебе, а здесь твой верный дом». И ведьма рассмеялася, как дьявол егозя: «Вода морская – горькая, и пить ее – нельзя».

Incubus

Как стих сказителя народного, Из поседевшей старины, Из отдаления холодного, Несет к нам стынущие сны, — Так темной полночью рожденные Воззванья башенных часов, Моей душою повторенные, Встают как говор голосов. И льнут ко мне с мольбой и с ропотом: «Мы жить хотим в уме твоем». И возвещают тайным шепотом: «Внимай, внимай, как мы поем. Мы замираем, как проклятия, Мы возрастаем, как прибой. Раскрой безгрешные объятия, Мы все обнимемся с тобой». И я взглянул, и вдруг, нежданные, Лучи Луны, целуя мглу, Легли, как саваны туманные, Передо мною на полу. И в каждом саване – видение, Как нерожденная гроза, И просят губы наслаждения, И смотрят мертвые глаза. Я жду, лежу, как труп, но слышащий. И встала тень, волнуя тьму. И этот призрак еле дышащий Приникнул к сердцу моему. Какая боль, какая страстная, Как сладко мне ее продлить! Как будто тянется неясная Непрерываемая нить! И тень все ближе наклоняется, Горит огонь зеленых глаз, И каждый миг она меняется, И мне желанней каждый раз. Но снова башня дышит звуками, И чей-то слышен тихий стон, И я не знаю, чьими муками И чьею грудью он рожден. Я только знаю, только чувствую, Не открывая сжатых глаз, Что я как жертва соприсутствую, И что окончен сладкий час. И вот сейчас она развеется, Моя отторгнутая тень, И на губах ее виднеется Воздушно-алый, алый день.

Пожар

Я шутя ее коснулся, Не любя ее зажег. Но, увидев яркий пламень, Я – всегда мертвей, чем камень — Ужаснулся, И хотел бежать скорее, И не мог. Трепеща и цепенея, Вырастал огонь, блестя, Он дрожал, слегка свистя, Он сверкал проворством Змея, Все быстрей, Он являл передо мною лики сказочных зверей. С дымом бьющимся мешаясь, В содержанья умножаясь, Он, взметаясь, красовался надо мною и над ней. Полный вспышек и теней, Равномерно, неотступно, Рос губительный пожар. Мне он был блестящей рамой, В ней возник он жгучей драмой, И преступно, Вместе с нею я светился в быстром блеске дымных чар.

«Хорошо ль тебе, девица...»

Хорошо ль тебе, девица, Там глубоко под землей? Ты была цветок, и птица, Праздник мой! Хорошо ль тебе, девица, Так глубоко под землей? Ты, как все, лишь день светила, И ничтожно умерла. Глубока твоя могила, Сон и мгла. Ты, как все, лишь день светила, Потускнела, умерла. Твой конец последний близок, Ты остывший бледный труп. Терем твой, девица, низок, Миг твой скуп. Твой конец последний близок, Ты посмешище и труп.