Этот же духовный рост любви — причина, по которой Тютчев так героически отстаивает ее: он хочет спасти любовь от внешнего мира и, что труднее всего, от мира внутреннего, который он сам же носит в себе. В денисьевском цикле очень высок этический пафос. Тютчев хочет принять точку зрения любимой женщины, он не однажды взирает на себя ее глазами, и тогда он судит самого себя строго и жестоко. Стихотворение «Не говори: меня он, как и прежде, любит…» замечательно переделом ролей. Стихотворение написано от ее имени, и все оно — обвинительная речь против него. Тютчев настолько входит в чужую душевную жизнь, настолько ею проникается, что способен стать своим же собственным противником В этом стихотворении Тютчев субъективен чужой субъективностью — через чужое «я» — и неподкупно объективен в отношении самого себя. Он не страшится самообвинений. В том же стихотворении говорится от имени героини: «Он мерит воздух мне так бережно и скудно…», — слово «бережно» здесь обвинительное слово; имеется в виду не бережность к самому себе, а осмотрительность в расходовании собственных запасов. В денисьевском цикле мы находим примеры особой лирики чужого «я» — лирики, способной переходить на позиции чужого «я», как если бы это были ее собственные. Русская поэзия богата лирикой, так направленной: Лермонтов, Некрасов, Блок. Для нее существовали у нас могучие этические предпосылки. Она сродни русскому роману и русской драме, где так велик талант входить в чужую жизнь изнутри, отождествляться с нею, говорить и действовать от ее имени. В стихотворениях к Денисьевой, описывающих «поединок роковой» между сильным и слабою, горький, злосчастный для сильного, скрывается еще одна мысль, привычная в классической русской литературе. Сильный ищет спасения у слабой, защищенный — у беззащитной. В бесправном существе велика потребность личной свободы, но приобрести ее оно может не для одного себя, а вместе с другими бесправными.
В социально слабом человеке заключен тот идеал личного-общественного, в котором сильному отказано, о котором тот мечтает, нуждаясь в нем не менее, чем слабый.
Среди стихотворений, обращенных к Денисьевой, быть может, самые высокие по духу те, что написаны после ее смерти. Происходит как бы воскрешение героини. Делаются печальные попытки исправить по смерти неисправленное при жизни. Тут есть внутреннее сходство с лирикой зрелого Пушкина, трагически призывающего разрушенную любовь («Явись, возлюбленная тень» [15] ), с теми настроениями Пушкина, которые сошлись в одно в гениальной «Русалке». Стихотворение «Накануне годовщины 4 августа 1864 года» (день смерти Денисьевой) все целиком — призыв к мертвой, запоздалое раскаяние в грехах перед нею. Оно — своеобразная молитва, светская, со скептическими для молитвы несветской словами: «где б души ни витали» (молящийся не знает, куда уходят души мертвых). Молитва обращена не к богу, но к человеку, к тени его: «Вот Тот мир, где жили мы с тобою, Ангел мой, ты слышишь ли меня?» Здесь впервые в этом цикле стихов появилось слово «мы», — при жизни Денисьевой насущного этого слова не было, и потому оба они так жестоко пострадали.
15
Из стихотворения «Заклинание» (1830).
Через четыре года после кончины Денисьевой написаны стихи:
Опять стою я над Невой,И снова, как в былые годы,Смотрю и я, как бы живой,На эти дремлющие воды.
«Как бы живой», — Тютчев говорит здесь о последующем так, чтобы угадывалось предшествующее ему. Денисьева умерла, но Тютчев и о себе говорит как об умершем тогда же: жизнь его с тех пор стала условностью. Последняя строфа — воспоминание:
Во сне ль всё это снится мне,Или гляжу я в самом деле,На что при этой же лунеС тобой живые мы глядели?
Снова столь запоздавшее и столь необходимое им обоим «мы», и снова о единой жизни, которой были живы оба и которую нельзя было делить: половина — одному, половина — другому.
Тютчев в стихотворениях, посвященных Денисьевой, отслужил этой женщине, вместе с тем отслужил идеям и настроениям новых людей, появившихся в России. До конца жизни верный направлению, принятому им в поэзии еще в 20-х и 30-х годах, он нашел, однако, собственную связь с русской литературой последующих десятилетий, а нераздельно с нею — и с демократической общественностью, с ее убеждениями, с ее новой моралью, по временам и с ее эстетикой.
Уже великое небесное светило,Лиюще с высоты обилие и свет,Начертанным путем годичный круг свершилоИ в ново поприще в величии грядет! —И се! Одеянный блистательной зарею,Пронзив эфирных стран белеющийся свод, Слетает с урной роковою Младый сын Солнца — Новый год!..Предшественник его с лица земли сокрылся,И по течению вратящихся времен,Как капля в океан, он в вечность погрузился!Сей год равно пройдет!.. Устав небес священ…О Время! Вечности подвижное зерцало! —Всё рушится, падет под дланию твоей!.. Сокрыт предел твой и начало От слабых смертного очей!..Века рождаются и исчезают снова,Одно столетие стирается другим;Что может избежать от гнева Крона* злого?Что может устоять пред грозным богом сим?Пустынный ветр свистит в руинах Вавилона!Стадятся звери там, где процветал Мемфис*! И вкруг развалин Илиона* Колючи терны обвились!..А ты, сын роскоши! о смертный сладострастный,Беспечна жизнь твоя средь праздности и негСпокойно катится!.. Но ты забыл, несчастный:Мы все должны узреть Коцита* грозный брег!..Возвышенный твой сан, льстецы твои и златоОт смерти не спасут! Ужель ты не видал, Сколь часто гром огнекрылатый Разит чело высоких скал?..И ты еще дерзнул своей рукою жаднойОтъять насущный хлеб у вдов и у сирот;Изгнать из родины семейство безотрадно!..Слепец! Стезя богатств к погибели ведет!..Разверзлась пред тобой подземная обитель!О жертва Тартара! о жертва евменид, Блеск пышности твоей, грабитель! Богинь сих грозных не пленит!..Там вечно будешь зреть секиру изощренну,На тонком волоске висящу над главой;Покроет плоть твою, всю в язвах изможденну,Не ткани пурпурны — червей кипящий рой!..Возложишь не на одр растерзанные члены,Где б неге льстил твоей приятный мягкий пух, Но нет — на жупел* раскаленный, — И вечный вопль пронзит твой слух!Но что? сей страшный сонм! сии кровавы тениС улыбкой злобною, они к тебе спешат!..Они прияли смерть от варварских гонений!От них и ожидай за варварство наград!Страдай, томись, злодей, ты жертва адской мести! —Твой гроб забвенный здесь покрыла мурава! — И навсегда со гласом лести Умолкла о тебе молва!
В сей день, блаженный день, одна из вас приялаИ добродетели и имя девы той, Котора споборала Религии святой;Другой же бытие Природа даровала.Она обеих вас на то произвела, Чтоб ваши чувства и дела Взаимно счастье составлялиИ полу нежному пример бы подавали. Разлука угнетает вас,О верные друзья! Настанет вскоре час —Приятный, сладостный, блаженный час свиданья: И в излиянии сердец Вы узрите ее конецИ позабудете минувшие страданья!..
Пускай от зависти сердца зоилов ноют.Вольтер! Они тебе вреда не нанесут…Питомца своего Пиериды* покроютИ Дивного во храм бессмертья проведут!
8 мая 1818
Послание Горация к Меценату, в котором приглашает его к сельскому обеду*
Приди, желанный гость, краса моя и радость!Приди, — тебя здесь ждет и кубок круговой,И розовый венок, и песней нежных сладость! Возжженны не льстеца рукой, Душистый анемон и крины* Лиют на брашны* аромат, И полные плодов корзины Твой вкус и зренье усладят.Приди, муж правоты, народа покровитель,Отчизны верный сын и строгий друг царев,Питомец сча́стливый кастальских чистых дев*, Приди в мою смиренную обитель! Пусть велелепные* столпы, Громады храмин позлащенныПрельщают алчный взор несмысленной толпы;Оставь на время град, в заботах погруженный,Склонись под тень дубрав; здесь ждет тебя покой. Под кровом сельского Пената*,Где всё красуется, всё дышит простотой,Где чужд холодный блеск и пурпура и злата, — Там сладок кубок круговой! Чело, наморщенное думой, Теряет здесь свой вид угрюмый;В обители отцов всё льет отраду нам!Уже небесный лев* тяжелою стопоюВ пределах зноя стал — и пламенной стезею Течет по светлым небесам!.. В священной рощице Сильвана*,Где мгла таинственна с прохладою слиянна,Где брезжит сквозь листов дрожащий, тихий свет,Игривый ручеек едва-едва течетИ шепчет в сумраке с прибрежной осоко́ю;Здесь в знойные часы, пред рощею густою,Спит стадо и пастух под сению прохлад,И в розовых кустах зефиры легки спят.А ты, Фемиды жрец*, защитник беззащитных,Проводишь дни свои под бременем забот;И счастье сограждан — благий, достойный плод Твоих стараний неусыпных! —Для них желал бы ты познать судьбы предел;Но строгий властелин земли, небес и адаГлубокой, вечной тьмой грядущее одел. Благоговейте, персти чада*! —Как! Прах земной объять небесное посмеет?Дерзнет ли разорвать таинственный покров?Быстрейший самый ум, смутясь, оцепенеет,И буйный сей мудрец — посмешище богов!Мы можем, странствуя в тернистой сей пустыне,Сорвать один цветок, ловить летящий миг; Грядущее не нам — судьбине;Так предадим его на произвол благих!Что время? Быстрый ток, который в долах мирных,В брегах, украшенных обильной муравой, Катит кристалл валов сапфирных;И по сребру зыбей свет солнца золотойИграет и скользит; но час — и, бурный вскоре,Забыв свои брега, забыв свой мирный ход, Теряется в обширном море,В безбрежной пустоте необозримых вод!Но час — и вдруг нависших бурь громады Извергли дождь из черных недр;Поток возвысился, ревет, расторг преграды, И роет волны ярый ветр!..Блажен, стократ блажен, кто может в умиленье, Воззревши на Вождя светил*,Текущего почить в Нептуновы владенья*,Кто может, радостный, сказать себе: «Я жил!» Пусть завтра тучею свинцовойВсесильный бог громов вкруг ризою багровой Эфир сгущенный облечетИль снова в небесах рассыплет солнца свет —Для смертных всё равно; и что крылаты годы С печального лица землиВ хранилище времен с собою увлекли,Не пременит того и сам Отец природы. Сей мир — игралище Фортуны злой.Она кичливый взор на шар земной бросает И всей вселенной потрясает По прихоти слепой!..Неверная, меня сегодня осенила;Богатства, почести обильно мне лиет, Но завтра вдруг простерла крыла, К другим склоняет свой полет!Я презрен — не ропщу, — и, горестный свидетель И жертва роковой игры, Ей отдаю ее дары И облекаюсь в добродетель!.. Пусть бурями увитый Нот*Пучины сланые крутит* и воздымаетИ черные холмы морских кипящих вод С громовой тучею сливает, И бренных кораблейРвет снасти, всё крушит в свирепости своей…Отчизны мирныя покрытый небесами,Не буду я богов обременять мольбами;Но дружба и любовь, среди житейских волн,Безбедно приведут в пристанище мой челн.