Полнолуние
Шрифт:
И тут же застыли.
По воде, видимые даже в темноте на фоне светлого песчаного дна ручья, потекли извилистые потоки крови.
Все было кончено.
Огромная тень с вытянутой вперед мордой отступила назад, бесшумно повернулась и растаяла в темноте. Чудовище направилось туда, где для него был дом.
И тут же в поселке раздался пронзительный, тоскующий вой собаки, который сразу подхватили все окрестные псы.
Глава 2. ТЕРЕХИН
Я, конечно, читал этот роман – "Мастер и Маргарита".
Давненько уже, правда, и всего один раз, но читал. В свое время Катя, жена моя, заставила: что же ты, говорит, Терехин? Все его читали, можно сказать, вся страна,
Но дело не в этом.
Просто в такие дни, как сегодня, я непременно вспоминаю роман с мрачным удовлетворением (ну прямо мазохизм какой-то, мать его!). Потому что не я один, черт его знает почему, становлюсь дерганым и плохо сплю в эти проклятые ночи, неотвратимо наступающие месяц за месяцем. Как Иван Бездомный. Но я-то не полусумасшедший поэт, придуманный хорошим писателем, а обыкновенный милицейский майор, замначальника алпатовского ОВД по уголовному розыску. Иначе говоря – сыщик. Оперативник. Мент поганый, если цитировать другого писателя, нашего с вами современника.
Да что хорошее настроение, прямо скажу: в эти сутки-двое и физическое состояние у меня обычно бывает – хуже некуда. Просто кошмар какой-то.
А все дело в долбаном, мать его, полнолунии.
В день перед полнолунием, в ночь самого полнолуния и, пожалуй, наутро и до самого вечера следующего дня я себя чувствую напрочь выбитым из колеи, хотя и стараюсь это скрыть изо всех сил – и от своих подчиненных, и просто от знакомых, и от жены. Я ведь не институтка, не барышня истеричная, из тех, что валерьянку бочками жрут. Надо соответствовать своей должности. Я и стараюсь соответствовать. Но и мои братцы-сыщики, и немногочисленные друзья, и Катя прекрасно знают, что временами на меня накатывает непонятное раздражение и лучше меня в эти моменты не дергать. Особенно по пустякам.
В эти дни нервы у меня настолько не в дугу, что, воленс-ноленс, я поневоле срываю зло на подчиненных. Рычу на них, как старшина на салабонов, матерю в три хвоста и придираюсь по пустякам. Причем, по их мнению, – это я прекрасно вижу – без видимых причин. Но оперативники мои помалкивают в тряпочку: а куда денешься, коли у начальства, то есть у меня, характер такой непростой. Я и сам это, к сожалению, знаю. Но надеюсь, что они понятия не имеют об истинных причинах моего паршивого настроения. А вообще-то сыщики мои – молодчики: стараются – я же вижу – обращать поменьше внимания на непонятные взбрыки майора Терехина; молчат, голубчики, а у самих так и написано на хитрых физиономиях – давай, кипятись, в конце концов все мы не ангелы и у каждого из нас полно своих забот и проблем.
Непонятная тоскливая нервозность, которую я стараюсь тщательно скрывать от окружающих, изматывает меня черт знает как, работать мешает и жить тоже. Всего-то несколько суток, но прямо мука смертная. Какая, к чертовой матери, работа – пальцем шевельнуть не хочется. Но обязанностями своими из-за этого я не манкирую. У меня даже мысли такой не возникает. Работа – это святое. И вкалываю я в полнолуние ничуть не меньше и нисколько не хуже, чем в обычные дни, когда к вечеру на небе повисает не круглая бляха луны, а тоненький серп месяца. Просто в эти дни и особенно ночи я бываю зол на весь белый свет. Все меня раздражает, все валится из рук и ничто не мило. Жена Катя в такие моменты старается со мной не спорить и даже разговаривать поменьше. А порой вовсе уходит ночевать к своей незамужней подруге, Тане Охлопкиной, – они вместе работают. Таня живет через несколько домов от нашего крепкого кирпичного домика, который я купил по дешевке (помог наш районный отдел внутренних дел – ОВД) в тот год, как мы с Катюшей переехали в Алпатово. Когда меня сюда перевели. По моей же, кстати, просьбе.
Вообще-то, поглядеть на меня со стороны, особенно когда я при исполнении, да еще с табельным стволом, любимым девятимиллиметровым "макаровым" в кобуре под мышкой, и в голову не придет, что этот тип вообще способен рефлексировать, не говоря уже о том, что у него могут быть какие-нибудь там сраные комплексы. Не тот у меня вид. Силой меня Бог не обидел. Правда, ростом я не очень вышел, всего метр семьдесят пять, зато весу во мне – все восемьдесят. И сплошь тренированные мышцы да крепкие кости – жирком я себе обрастать не позволяю. Да и не заплывешь жиром при нашей службе: волков и сыскарей ноги кормят. Бегаем мы, преступников ловим. Хотя, по утверждению той же Тани Охлопкиной, повадки у меня неторопливые и даже слегка вальяжные. И выгляжу я вполне уверенным в себе мужиком. Это правда, Таня здесь не ошибается. Хотя, конечно, и льстит мне отчасти – по слабости женской натуры.
Что это за зверь такой – фрейдистские комплексы, – я, естественно, знаю. Не такой уж я тупой милицейский майор. Хотя иной раз и прикидываюсь сибирским валенком – в нашем деле побутафорить бывает иногда очень полезно. Но словечко это – комплексы – вообще не про меня.
Кстати, внешность моя может обмануть кого угодно. И обманывает. Вот гляжу я в зеркало, рассматриваю себя внимательно – хоть и знакома мне эта физиономия без малого пятьдесят лет, и опротивела даже изрядно: лицо квадратное, широкоскулое, губы толстые; волосы русые с проседью, залысины уже будь здоров, подбородок вполне обычный, слегка прямоугольный. Да что и говорить: внешность непрезентабельная и очень даже простоватая – эдакий совхозный бухгалтер. Постороннему человеку я могу показаться неповоротливым провинциальным увальнем, недалеким милицейским служакой. Выдает меня, пожалуй, только чересчур цепкий взгляд. Никуда не денешься – прорывается. Но с этим я ничего не могу поделать: это, так сказать, издержки профессии. Но на самом-то деле я прекрасно знаю, что вроде как глуповатый взгляд моих карих лупалок, глубоко упрятанных под густыми бровями, может быть о-очень даже холодным.
Все-то я про себя знаю. И достоинства свои, и недостатки, которых тоже в избытке.
Знаю, что характер у меня жесткий и ума мне не занимать. Это я не хвастаюсь. Будь оно иначе, не ходил бы я сейчас в главных алпатовских сыщиках, а был бы, к примеру, отставником-пенсионером и копался бы на грядках да помидоры выращивал на продажу. Шутка, ха-ха-ха. Улыбка у меня, кстати, тоже не так чтобы теплая и располагающая. Холодная у меня улыбка. Появляется она на вышеописанном лице достаточно редко и напоминает при этом белозубый волчий оскал. Об этой своей особенности я достаточно часто слышал от многих – в основном, правда, говорили вроде как в шутку. Но это совсем не шутка. Кстати, когда вот так улыбнешься очередному бандюге или душегубу, тот, как правило, сразу же врубается, что дело его – швах. Может, конечно, начать выдрючиваться. Но я-то знаю, что он уже в штаны наложил.
Юмора на службе я, считай, вовсе не понимаю. И не принимаю.
Как-то раз Катя совершенно серьезно заявила, что улыбкой и повадками я ей иногда напоминаю Джека Николсона. Это, конечно, любому дураку польстит – быть похожим на американскую кинозвезду. Но, кстати, об этой схожести я прекрасно знал и до того, как Катя мне об этом сообщила.
А сыщики мои, ребята быстроногие, хваткие и зубастые, за глаза кличут меня Волкодавом. Уважают, поганцы. Тоже лестно, чего уж скрывать.
Ладушки. Вернемся к плохому настроению.