Полный котелок патронов
Шрифт:
— Так ты, Борхес, у нас теперь уже небось такой компетентный стал, что тебе темные и Монолит показали? — спросил я на всякий случай, будучи уверенным, что ответом будет «конечно, нет».
— Показали, — с вызовом ответил Борхес и посмотрел на меня в упор ликующим взглядом везунчика.
— Ты серьезно, что ли?
— Стану я врать. Они для того меня к себе и забрали!
— Для чего «для того»? — не понял Костя.
— Чтобы я Монолиту желание загадал.
Мы с Костей переглянулись в полном офигении. Иные
Борхес продолжал:
— Темные сказали, что Монолит от просителей устал.
— Как это понимать «устал»?
— Понимать надо, что люди — тупые и однообразные, как хорьки. Загадывают одно и то же. Желания у всех однотипные. Бабу трахнуть, квартиру трехкомнатную заиметь, самосвал денег. Ну или власть над миром, это обычно у людей с фантазией. Вот Монолит темным и намекнул, что исполнять желания всякого приземленного мудачья у него уже сил нет. Ну то есть это я своими словами пересказываю. Что там между ними было — между темными и Монолитом, — я понятия не имею, конечно. Но, в общем, меня взяли как человека с нестандартным мышлением, чтобы Монолиту угодить. А то замкнется в себе, перестанет исполнять желания — и конец. Не будет больше у нас у всех стройной концепции Зоны. Это как минимум.
Тут Тополь попытался взять нить разговора в свои руки и Борхеса перебил:
— Подожди-подожди, давай по порядку. Как выглядит Монолит? Где стоит? А то от сталкерских баек про это дело голова кругом. Кому верить — не знаешь.
Тут собеседник наш приосанился, пригладил волосы, и говорит:
— Не сомневаюсь, что вы, друзья мои, знакомы с рассказом моего великого аргентинского тезки Хорхе Луиса Борхеса «There are more things».
— Так-то да, — уклончиво ответил я.
Костя, гад, вообще отмолчался. Но Борхес напоминал токующего глухаря: что происходит вокруг, он уже не видел и не слышал, будучи полностью поглощен рассказом.
— И вы, конечно, помните, как главный герой, от лица которого ведется повествование, попав в таинственный дом, перепланированный под требования загадочного то ли демона, то ли бога из параллельной реальности, не находит слов, чтобы описать увиденное. Ведь описать можно только то, что уже откуда-то знаешь. А подлинно неведомое — неописуемо.
— Это ты к тому, — вздохнул я, — что Монолит описать не можешь?
— Совершенно верно! Не могу! Если хотите, я был в измененном состоянии сознания!
— Выпимши, что ли? — предположил Костя.
— Да почему сразу «выпимши»? — разозлился Борхес. — Я был восхищен! Был в экстазе! Близость тайны лишала меня способности здраво рассуждать! А ты заладил: «выпимши», «выпимши»…
— Да я что… Я ничего, — стушевался Костя. — Ты про желание, про желание расскажи!
— А что про него рассказывать? Я попросил. Монолит — выполнил.
— То есть ты
Костя гнусно ухмыльнулся.
— Сейчас ты, Комбат, перечислил стандартные желания. А я, как уже говорил, загадал нестандартное.
— Не томи уже. Говори, что загадал!
— Мне захотелось стать обладателем вещи невозможной, невероятной. Такой вещи, которая с точки зрения нашего опыта допускает лишь свое логическое или, если угодно, математическое описание. Но, как мы привыкли полагать, никаким образом не может быть материализована.
— Это что такое? — не понял Тополь.
— Ну бутылка Клейна, например.
— Первый раз слышу.
— Ну хорошо, хорошо, приведу более простой пример. Вот смотри, Константин, есть строгое математическое определение окружности как множества точек, равноудаленных от данной точки.
— Это помню. В седьмом классе на геометрии проходили.
— Так вот, всяких круглых штуковин в мире очень много. Но все они в строгом смысле слова не совпадают с математическим определением окружности. Оно слишком идеальное для материи, понимаешь?
— Приблизительно, — кивнул Тополь. — То есть ты, гы-гы, потребовал от Монолита материализации содержимого учебника по геометрии?
— Это было бы слишком эксцентрично, — вздохнул Борхес. — Я все же не такой оголтелый формалист. Я попросил Книгу Песчинок.
— Не обижайся, но не очень броское название для бестселлера.
— При чем тут «обижайся»? Я же не собираюсь ее писать! Книга Песчинок — это такая штука, которую читать в общепринятом смысле совсем не нужно.
— Кто сейчас пошутит про туалет и бумагу, получит в лоб. — Я выразительно посмотрел на Костю. Мне действительно хотелось дослушать рассказ Борхеса до конца.
— Короче, вот, — сказал Борхес и протянул мне книгу, которую он достал из контейнера для артефактов.
Я осторожно принял ее.
Она была чуть меньше обычного формата, невероятно толстая, переплетенная в кожу, которая показалась мне ровесницей библейских пророков. Почти полностью стершиеся бронзовые буквы на обложке не складывались ни в одно понятное мне слово, и я, пожав плечами, открыл книгу наугад.
В лицо мне как будто подул солнечный ветер, но я не зажмурился, а, наоборот, присмотрелся.
В книге был текст. Но я даже не смог толком разобрать, что за алфавит использовался. Точно не кириллица. При этом номера страниц были проставлены привычным мне образом — арабскими цифрами на полях.
На левой странице разворота стоял номер 17852, на правой, вместо ожидаемого 17853 — почему-то 1903.
— Стоп, — сказал Борхес. — Стоп! Запомни этот номер страницы!
— Который из двух?
— Правый для определенности!
— Девятнадцать ноль три, — сказал я зачем-то вслух.