Полосатый катафалк (сборник)
Шрифт:
— Чувствую: ничего хорошего.
Тревор тяжело опустился в кресло.
— Во всяком случае, Арчер, мне кажется, что ваша теория о Кэтрин и Фебе, а также о Кэтрин и Мерримене совершенно не соответствует действительности. Я знаю Кэтрин, ее вульгарная внешность обманчива, она ведь, по сути, человек неплохой.
— Люди меняются — особенно когда им нелегко. А Кэтрин последнее время приходится очень нелегко.
— Бесспорно. И мне, откровенно говоря, тоже. — С этими словами Тревор извлек из ящика письменного стола бутылочку и достал
Губы у него побелели. Он подался вперед и положил голову на стол. Издали она казалась похожей на большое розовое яйцо, покрытое волосами.
— Бедная Феба, — вырвалось у него.
— Вы любите ее?
Он приподнял голову и искоса, снизу вверх, как подсматривают в замочную скважину, поглядел на меня. Вокруг рта собрались морщинки.
— Идиотский вопрос. Я молоденькими девушками не увлекаюсь.
— Бывает ведь и платоническая любовь.
— Да, знаю. — Его рот смягчился, губы опять покраснели. — Да, я ее очень люблю.
— В таком случае дать согласие на мою встречу с Мэки можете на худой конец и вы.
— Вы хотите, чтобы меня выгнали с работы?
— Что-то не похоже, чтобы вам это грозило.
— Не похоже, говорите? — Он обвел глазами свой роскошный кабинет. — Гомер — человек настроения, к тому же меня он всегда недолюбливал. Муж родной сестры, что ж вы хотите! Между нами говоря, он уже давно ищет повод выставить меня со службы. А ведь без меня ему не справиться.
— В крайнем случае найдете себе другую работу. Феба того стоит.
Тревор усмехнулся — он, можно сказать, пробовал на зуб решение, которое я ему навязывал.
— Ладно, — решился наконец он. — Поговорите с Мэки. Если Гомер откажется платить, заплачу сам. А если к вам будут претензии, валите все на меня.
Глава XIV
Мэки ждал меня в ресторане отеля «Святой Франциск». К его столику меня проводила дежурная по этажу, пышногрудая брюнетка; в этот момент она сильно смахивала на экскурсовода, который демонстрирует туристам статую какого-то местного святого.
Вилли было лет под пятьдесят, у него было плоское лицо, черные усики и невозмутимые черные глаза. Если к этому добавить, что щеголял он в костюме от братьев Брукс, а в петлице носил белую гвоздику, станет понятно, что он немного смахивал на метрдотеля. У женщин — если верить его историям — он пользовался феерическим успехом.
Нравился он и мне. Не будучи святым, Вилли вместе с тем был довольно честным человеком, хотя наши с ним понятия о чести иной раз не совпадали.
— Рад тебя видеть, Лью, — сказал он, крепко пожимая мне руку. — А я уж грешным делом решил, что ты навсегда затерялся в джунглях Лос-Анджелеса.
— Как видишь, нет. Люблю иногда прокатиться в ваш провинциальный городок.
На лице Вилли заиграла самодовольная улыбка: он верил, что земной рай существует и рай этот — Сан-Франциско. Мы заказали бифштекс и сухое мартини. Официантка, которая давно уже порхала вокруг нашего столика, называла Вилли по имени и смотрела на него таким взглядом, будто больше всего на свете ей хотелось понюхать его гвоздику. А взгляд Вилли говорил: понюхай, если хочется, но имей в виду: под гвоздикой у меня спрятана бомба. Дождавшись, пока официантка наконец упорхнула, я сказал:
— Как ты догадываешься, я здесь по делу.
— Ясно. — Упершись своими острыми локтями в белую скатерть, Мэки вплотную придвинулся ко мне. — По телефону ты упомянул магическую фамилию Уичерли. Что там опять стряслось в этой семейке?
Я рассказал.
— Значит, дочка у них сбежала?
— Сбежала, вот только неизвестно — одна или с кем-то.
— Думаешь, ее украли?
— Маловероятно. Обычно довольно скоро требуют выкуп, а тут прошло уже два месяца.
— Два месяца? — переспросил он.
Я кивнул.
— Уичерли все это время отсутствовал — был в плавании. Девчонка училась в колледже Болдер-Бич, вела вполне самостоятельную жизнь. Сюда она приехала проводить отца, и последний раз ее видели, когда она вместе со своей матерью, бывшей женой Уичерли, садилась на пристани в такси.
— Да, помню, я читал в газете, что она наконец получила развод. А чем эта дамочка сейчас занимается?
— В данный момент у нее тяжелая депрессия, она переезжает из отеля в отель и бормочет что-то о смерти и убийстве. Уичерли тоже не в лучшем виде — я только что говорил с ним по телефону. А я, видишь ли, должен решать их семейные проблемы.
— В прошлом году, помню, у них тоже все было неладно. Семья на глазах разваливалась. Знаешь, такие швейцарские шоколадки — ткнешь их пальцем, они и рассыпаются.
— Я тебе про Фебу, а ты мне про какие-то шоколадки.
— Значит, последний раз ее видели с матерью? Что же говорит мать?
— Ничего примечательного. Если хочешь моего мнения, ее давно уже пора посадить в сумасшедший дом.
— Смотри, какой психиатр нашелся! Скажи лучше, ты попробовал отыскать такси, в котором они уехали с пристани?
— Этим я сейчас и занимаюсь. Ты мог бы помочь мне?
Вместо ответа на вопрос он окинул меня ласковым, непроницаемым взглядом. Тем временем официантка принесла нам мартини, и мы, как всегда, стали потягивать его наперегонки. Отпив половину, Вилли опустил свой стакан.
— Ты думаешь, девчонки нет в живых?
— Не хочется в этом признаваться, но у меня такое предчувствие есть.
— Убийство или самоубийство?
— О самоубийстве я даже не подумал.
— А зря, — задумчиво сказал Вилли. — Очень уж она неуравновешенная. Была по крайней мере. Я видел ее всего пять минут, и за это время у меня от нее голова пошла кругом. Невозможно было предсказать, что она выкинет в следующий момент — то ли будет со мной заигрывать, то ли выбежит со слезами из комнаты. Какая-то она неконтактная.