Полосы на окнах

Голявкин Виктор Владимирович

Но было поздно. Прыгать с такой вышины не представлялось никакой возможности.

Внизу все разбежались, остался дворник с метлой.

— Не надо прыгать, — сказал дворник, — слезай осторожно.

Но я полез выше.

Внизу собрались люди, показывали на меня пальцем и советовали дворнику, как меня снять. Вспомнилось — быдыс. Вот сижу я сейчас быдыс на дереве, сущий быдыс, а дальше быдыса в милицию заберут…

— Проучите его! — закричали из окна университета.

— Слезай, слезай, — сказал дворник.

Из окна университета закричали:

— Потом такие в университет поступают, возись тут с ними!

Да не собираюсь я к вам поступать,

тоже выдумали.

— Сле-зай, — сказал дворник по складам.

— А что вы мне сделаете? — спросил я.

— Ничего я тебе не сделаю, не сиди на моём дереве, — сказал он, — не могу смотреть, как терзают моё дерево.

— Разве это ваше дерево? — спросил я.

— Собственноручно посадил, — объяснял дворник окружившим его людям, — а теперь жалею. За годы войны один ствол остался, откуда только к лету ягоды берутся, не пойму.

Из университета вышел Пал Палыч, он там тоже преподавал.

Пал Палыч подошёл к толпе и увидел меня на дереве.

— Я прошу тебя слезть, — сказал он, — ты должен слушаться хотя бы своего учителя.

— Я должен слушаться вас в классе, а не здесь.

— Тебя учитель убедительно просит спуститься, — сказал Пал Палыч строго, как на уроке.

Сначала я заколебался, а потом сказал:

— Сейчас не урок.

— Это не имеет существенного значения в данную минуту, — сказал он.

«Возможно, сейчас лучше слезть, чем когда он уйдёт, а Пал Палыч меня в обиду не даст, но лучше не слезать», — подумал я.

— Вот опять ты споришь, как на уроке, — сказал Пал Палыч, — а говоришь, что ты не на уроке.

На этот раз я понял его и не ответил. Уселся поудобней на ветке, ясно, что не на уроке.

— Ну, я уйду, — сказал Пал Палыч, — не буду тебя смущать, а ты по крайней мере не упади. Расскажешь завтра, что с тобой произошло.

Один парнишка предложил свои услуги снять меня, но в это время из репродуктора на здании университета сообщили, что наши войска перешли границу Восточной Пруссии.

Все побежали через улицу к университету, поближе к репродуктору; внизу, под деревом, осталась одна метла.

Люди кричали «ура!», и я вместе со всеми заорал «ура!» и чуть не свалился.

Соскочил на землю.

…За углом Толик протянул мне кепку с ягодами.

— Бери свою долю, — сказал он, — долго тебя ждать пришлось.

— А я думал, что ты убежал.

— Да ты что?! — Он опять вытаращил на меня глаза.

— Громим фашистов на их собственной земле! — сказал я, запихивая ягоды в рот.

Он хлопнул меня по больному плечу и заорал:

— Урррра!!!

13. Алло, барон!

Наступила весна. Шли бои за Берлин.

Войне шёл конец, а Гитлеру капут.

Спорили, кому играть Гитлера. Вовка хотел играть барона, и я хотел.

— Барон, между прочим, тоже омерзительная фигура, — сказал я, — стоит ли спорить, оба мы с тобой омерзительные фигуры, если уж на то пошло.

— Но Гитлер ведь самая омерзительная фигура на свете, хуже не бывает; нет, барон всё же лучше.

— Чем же лучше, такой же фашист.

— Но это же Гитлер, понимаешь — Гитлер! — не соглашался Вовка.

— Согласен, — говорю, — играть Гитлера. Такого урода изображу, что все от смеха лопнут. Для этого артисты и существуют, чтобы всех изображать. Пожалуйста, бери себе барона на здоровье. Над Гитлером всё равно больше смеяться будут. Не надо мной же, раз я артист. Весь успех на меня выпадает.

— Не хочу барона, — раздумал Вовка, — давай Гитлера. Я сам его так изображу, что все от смеха лопнут.

— Забирай, — говорю, — своего Гитлера.

— Почему, — говорит, — моего? — и опять обиделся.

Мы ни разу не выступали на школьных вечерах. Нам понравились куплеты в «Крокодиле», мы их выучили и решили выступить на первомайском празднике. И не просто их читать, а петь. Во-первых, над фашистами поиздеваемся, во-вторых, Пал Палыча удивим, а в-третьих, сами понимаете, для всех стараемся.

Баянист уже сидел на сцене, приготовился играть «Всё хорошо, прекрасная маркиза». Под этот мотив написаны куплеты. Вовка был здорово похож на Гитлера, усики себе нарисовал, чёлку на один глаз свесил, — ребята заорали, зашумели, даже засвистели. Школа у нас не очень образцовая, иногда свистят. «Фюрер! — орут. — Фюрер!» А я Вовке шепчу: «Гляди, как тебя здорово принимают, того и гляди в клочья разорвут». Нас обоих хорошо приняли. На голове у меня каска немецкая, я её на ушанку напялил, чтобы от движений не соскакивала. На рукаве повязка со свастикой, а в руках «шмайсер». Тоже, в общем, впечатление производил с автоматом.

Начал Вовка. Он топнул ногой и заорал:

Алло, барон, какие сводки? Как битва на море идёт? На сколько тонн сработали подлодки, И как живёт немецкий флот?

Я скорчил противную рожу, на какую был только способен, сделал фашистское приветствие и самым что ни на есть гнусным голосом заныл:

Всё хорошо, могущественный фюрер, Всё хорошо, и мы горды, Спокойно всё среди полярной бури, За исключеньем ерунды… Мы даже вам не сообщали, На барже кранец потеряли, А в остальном, могущественный фюрер, всё хорошо, всё хорошо!

Вовка ещё сильней топнул ногой (поднялась пыль столбом) и завопил со страшной силой:

Алло, барон, какой там кранец? Мне что-то трудно вас понять! Как мог порядочный германец На барже кранец потерять?

Я взвыл:

О майн гот, подлодка так пальнула, Что не успели мы уйти, А если баржа тотчас утонула, То где же кранец тут найти?