Полосы на окнах

Голявкин Виктор Владимирович

— Ах, я устала, — сказала мама, — я от всего устала. Конечно, получилось некрасиво.

Мы шли расстроенные, завернули на базар и забыли там ноты.

Сейчас же вернулись, но их уже на прилавке не оказалось.

Мы долго искали.

Мама плакала, если бы мама так сильно не плакала, я бы плакал сам.

Ведь это папины ноты.

11. Газеты

Наша курица снесла яйцо.

Мы ходили по комнате и взбивали гоголь-моголь.

Взбивали по очереди и пробовали по очереди. Взбивали и смотрели, не стало ли больше, но больше не становилось.

— Не хватит? — спрашивали.

Мама заглядывала в стакан и говорила:

— Мало.

— А сейчас?

— Крутите ещё.

У меня уже рука отваливалась, но я крутил. Стёрлись на ладонях номера хлебной очереди. Гоголь-моголь стал белый, но больше его не стало.

— Ешь, Боба. — Я дал ему стакан, подошёл к газетной горе, которая немного не доставала до потолка, потрогал листы и сказал: — Они должны нас выручить. Бумага сейчас дорогая. На некоторое время они нас здорово выручат.

— Дай-то бог, — сказала мама, — никогда не думала, что нас эта груда выручит.

Я сказал:

— Кем только не мечтал я быть, но разве собирался продавать на базаре газеты?

— Не жалей, — поспешно сказала мама, словно боясь, что я раздумаю нести их на базар.

— Купи мне на базаре пирожок, — сказал Боба.

— Какой? — спросил я.

— Большой.

— Ну, это понятно, а с какой начинкой?

— С любой, — сказал Боба.

— С какой бы ты хотел? Я продам газеты и куплю тебе пирожок с любой начинкой.

— Купи хоть без начинки, — сказал Боба.

Я сидел на полу, перевязывал пачку газет бечёвкой, а мама и Боба смотрели на меня. Любимые мои газеты. Долго они пролежали…

— Ну, вот и всё, — сказал я. — Зачем только я собирал их…

— Чтоб продать, — сказал Боба.

— А дальше что?

— Снова собрать, — сказал Боба. Просто у него всё выходило.

— Кое-что ведь ты отобрал, — утешала мама, — особенно важные сообщения остались…

Что она понимала в важных сообщениях? В каждом номере важные сообщения. Кто сочувствовал мне? Никто. Взвалил пачку на плечо, и мама с Бобой пожелали мне счастливого пути.

Знакомые на улице заинтересовались:

— Куда ты?

Я кивал головой:

— Туда.

Там торговали и меняли. Обсчитывали и недосчитывали. Гадали и выигрывали. Обманывали и воровали. Продавали пышки, туфли, сапоги, кукурузные лепёшки, копчёную тюленину, селёдку, кружева, простыни, полотенца, тряпьё, старые брюки и пиджаки, из которых шапочники делали шапки, яичный порошок, кокосовое масло, бусы, пирожки…

Газеты делились на одинарные и двойные — в один лист и в два. Для завёртки. Двойные дороже.

— Двойные газеты! — предлагал я.

— Продаёшь?

— Курточку не продаю.

— А жаль, несколько шапок получилось бы.

— А в чём ходить буду, как вы думаете?

— Не знаю, кепки хорошие получились бы, это я знаю.

— Соображать надо, дядя.

Газеты раскупали.

Опять этот тип:

— Курточку продай.

— А почему вы, дядя, не на фронте?

Сразу отстал. Видите ли, курточка ему нужна.

— Двойные газеты продаю!

Зеленщик жуёт хлеб, откусит, положит на горку с деньгами, трясёт пучком салата, а брызги летят во все стороны.

— Мальчик, подойди сюда.

— Чего вам?

— Газеты есть?

— Есть.

— Ещё есть?

— Дома есть.

— Много?

— Порядочно.

— Тащи завтра сюда, все куплю. Двойные как за одинарные, оптом заберу.

— Вполцены?

— Зачем тебе ходить, учёбу запускать, для тебя стараюсь.

Помощничек нашёлся, обо мне заботится. Другие люди на базаре, другая жизнь.

— Нет, дядя, не пойдёт, половину денег маловато за мои газеты.

— Всё не купишь, мальчик, никогда всё не купишь, денег всё равно не хватит.

— А вам хватит?

Смеётся. Тоже мне хитрец. Ему никогда не хватит, а мне должно хватить.

— Кого мы видим! — обступили меня старушки Добрушкины, будто впервые видят.

— И вы здесь?

— А ты зачем здесь?

— Продаю свои газеты.

— А мы платочки с кружевами сами делаем и продаём.

— Отчего же вы ковры свои не продадите? Вся квартира у вас в коврах, а вы платочки…

Они нахмурились.

— Питаемся скромно, платочки нас выручают.

— Ковры бы вас сразу выручили.

— На чёрный день бережём.

— А мы всё продали, остались одни мои газеты…

— Ковры у нас уникальные, — сказали старушки.

Газеты мои тоже уникальные, подумал я, но я их продаю. Каждая моя газета стоит уникального ковра. Просто у нас чёрный день настал, а у них не настал, только и всего.

— Были бы у меня ковры, — сказал я, — продал бы я их все до одного, а газеты сохранил.

— Ах, какой ты умник-разумник! — Старушки обиделись и пошли с кружевными платочками вдоль зелёных рядов.

Я продал мои последние газеты и увидел вывеску. Под этой вывеской сидел старик с корзиной. Кривыми буквами было начиркано на дощечке: «БЫДЫС». Карманы мои были набиты деньгами, одна двойная газета стоила два рубля, я мог бы и БЫДЫС купить, но что это такое — не знал.

— Питис, — сказал старик.

— А у вас там написано быдыс, — сказал я.

— Пытис, — сказал старик.

— Там-то у вас быдыс, а вы то питие, то пытис, непонятно…

Старик вздохнул.

— Купи пытыс, — сказал он.