Полосы на окнах

Голявкин Виктор Владимирович

— Несправедливо поступаете! — взвыл Толик. — Вместе мы дёргали, не выдумывайте чего не было!

— Ну, сколько ты фрицев уничтожил? — подсказывал я. — Ты бил по пехоте? Ведь верно, ты бил по пехоте?

— По каскам, а не по пехоте, — таращил глаза Толик.

— Ну и ничего тебе не полагается, — сказал Вовка. — Неужели ты не можешь сказать, что бил по пехоте? Как же мы тебя награждать можем, если ты такое заявляешь? Да за это тебя надо с войны выгнать, раз ты по каскам шпаришь, а не по фрицам.

Но Толик

таращил глаза и не понимал. Не мог он понять, бедный Толик, что не имеем мы морального права награждать его таким званием за стрельбу по каскам.

— Сговорились и выдумали каких-то фрицев, — обиделся он.

— И ты выдумай, — обрадовался я, решив, что теперь-то он понял, в чём дело.

— Выдумывайте сами, — сказал он обиженно.

— Пальнём-ка ещё, — предложил я.

— Я не хочу, — сказал Толик.

— Вот за это мы тебя не любим, — сказал Вовка, — вечно увиливаешь, какой ты Герой.

— А если буду — наградите?

— Торгуется, как на базаре, — сказал Вовка, — да ну его. Герои не ради наград совершают свои подвиги, пора бы знать.

— Я вам патрон дал, а вы…

— Где это слыхано, чтобы за патрон званием Героя награждали?

Он вдруг надулся, стал красный.

— И не надо! Всё у вас ненастоящее, и звёздочка у вас ненастоящая, а у меня патрон настоящий!

— Ты звёздочку не тронь, — сказал я. — Не наша это звёздочка. Ничья. Не Вовкина и не моя.

— Чья же это звёздочка? — таращил глаза Толик.

— Не твоего ума дело, — сказал я и спрятал звёздочку в коробку.

— Вот народ, ну и народ! — замахал Толик руками. — С таким народом лучше не связываться.

— Мы народ отчаянный, — сказал я, — с нами лучше не связываться.

— Ну и оставайтесь, — обиделся Толик, собираясь уходить.

— А патрон-то остался? — крикнул я, и Толик тоже остался.

Я вынул патрон из карабина, но Вовка у меня его выхватил.

— Тяжёленький… — сказал он, подбрасывая патрон на ладони.

— А вдруг он холостой, — сказал я, — мало ли что тяжёленький. Может, он учебный или ещё какой.

Попробовали вытащить пулю, но нам не удавалось.

— Минуточку, — сказал я, — давайте-ка его сюда. Мы его сейчас проверим.

— Ты куда? — крикнул Вовка. Но я уже был в кухне. Положил патрон на железную подставку. Зажёг газ. Ничего с ним не случалось. Лежал себе и грелся, и я перевернул его, чтоб он погрелся с другой стороны, а остриё пули направил на чайник. Пусть в чайник, не в меня.

Сел на стул возле плиты.

— Чего ты там делаешь? — закричал Вовка.

Я смотрел на патрон. Ничего я не делаю, сами-то они чего там делают. Подсунул нам Толик холостой патрон, без всякого сомнения. Не может боевой патрон так спокойно на подставке жариться.

Звал меня Вовка. Они там чему-то смеялись, а я смотрел на патрон.

Как вдруг дверь стала медленно открываться, от ветра что ли, и я бросился её закрыть.

Вошёл Павел. В это время раздался грохот, а потом звон в ушах, и будто зазвенели вдалеке колокольчики. Настоящий взрыв!

Влетели Вовка с Толиком, Павла даже не заметили.

— Бабахнуло… — сказал я.

Они бросились осматривать стены. На железной подставке порядочная вмятина. Стены в дырках — гильза в куски разорвана. Кругом осколки гильзы.

— А где пуля? Куда пуля делась? — орал Вовка, ползая по полу.

— Не знаю, — сказал я. Колокольчики всё ещё звенели у меня в ушах.

— Не в тебе ли она сидит? — сказал Павел, и ребята стали щупать меня, осматривать.

Я так перепугался, что слова сказать не мог.

— Но где же она, где?

— Посмотрите в чайнике, — наконец сказал я, — нет ли её в чайнике?

— В чайнике нет.

— И дырки нету в чайнике?

Толик с Вовкой повертели его, осмотрели, пощупали — дырки нет, пули тоже нет.

— Может быть, она во мне? — сказал Павел.

Мы с ужасом смотрели на него. Вдруг он ранен… Сейчас упадёт…

Мы кинулись к нему, но Павел отстранил нас:

— Патроны ещё есть? Чувствовал — неладное затеяли, да так оно и вышло… — и стал осматривать квартиру.

Патронов у нас больше не было, и мы ему об этом сказали.

Павел вытащил затвор из карабина, положил в карман. Надел нам на головы каски. Каска съехала мне на глаза, но я не шелохнулся, и ребята застыли, стояла мёртвая тишина. Он постучал по каскам на наших головах — головы глухо зазвенели — и своей хромающей походкой пошёл от нас прочь с нашим затвором, не хотел он больше с нами говорить.

Я поплёлся за ним, а он даже не повернулся.

— Всё равно, если сунутся немцы, встретим их шквальным огнём! — заорал я в отчаянии, поняв, что нам уже не вернуть затвор, и не совсем понимая, каким образом откроем мы шквальный огонь. — В крайнем случае, подложим под дом мину и взорвёмся вместе с врагами!

В страхе попятились от двери старушки Добрушкины, как будто вот-вот должен произойти взрыв. Им-то что здесь надо?

Дверь так и осталась открытой, скрипела на ветру, — никто из нас не закрыл её.

— Что он мелет?! — закричали старушки. — Он хочет нас взорвать! Держите его и не отпускайте ни в коем случае!

— Пока всё обошлось, — успокоил их Павел.

— Но когда нас взорвут, будет поздно! — сказали старушки.

— Здорово ты был бледный, когда мы вбежали, — сказал Вовка, когда старушки ушли.

— Внезапно бахнул, — сказал я, — от внезапности.

— Но где же пуля?

— Нет, нет, во мне её нет… — пятился я.

— Интересно, — сказал Вовка.

Мы пересмотрели в кухне все углы, исследовали и передвинули в кухне всё, что было возможно, порылись в мусорном ведре, но пули нигде не было.