Половина любви
Шрифт:
Занятия с Леной принесли плоды. Ефим получил по новейшей истории четверку, что оставляло надежду на поступление. Но тройка по иностранному языку перечеркнула планы Ефима стать студентом университета. Родители Ефима и Лена переживали его поражение. В квартире нависло тягостное молчание, нарушаемое лишь возгласами несостоявшегося студента. Казалось, он сам обрадовался своей неудаче: не придется больше зубрить съезды и даты. Он знал про себя, что талантлив, что все равно будет писателем или журналистом, среди которых некоторые не имели даже среднего образования. Армия Ефиму не грозила, так как он состоял на учете в тубдиспансере, а работа не пугала. Отец сможет пристроить его куда-нибудь.
Елена помнит, как Ефим обосновал свой провал (он все умел обосновывать). "Во-первых, — говорил он, медленно кружа у стола, — в университет евреев не берут, специально «режут» на экзаменах.
Во-вторых, — загибал палец Ефим, — как я могу учиться, когда скоро стану отцом". Теперь Елена знала, что для евреев в ту пору и в самом деле существовали негласные ограничения. Да и желание Ефима самому обеспечивать семью можно было считать похвальным. Но тогда провал мужа на вступительных экзаменах она резко осудила, назвала Ефима шалопаем и бездельником. В ее глазах он стал еще ничтожнее и глупее.
Евгений Соломонович, отец Ефима, устроил сына фотографом в многотиражку заводской газеты, редактором которой был его фронтовой друг.
И Ефим успешно стал фотографировать передовиков производства, а также писать краткие заметки «о трудовых подвигах» своих героев.
Зимний семестр Лене одолеть не удалось. Вначале попала в больницу «на сохранение», а там уж подошло время родов. Накануне Нового года Лена родила здоровенькую девочку, которую назвали в честь тестя Евгенией. Лена целыми днями стирала пеленки, терла морковь и яблоки на белесой пластмассовой терке. Женька с готовностью открывала свой маленький, беззубый ротик, чтобы принять очередную ложечку с кисловато-сладкой душистой кашицей. После грудного кормления Лена взвешивала дочку, положив на специальные весы, похожие на огромный детский совочек. Иногда забегала Мила. Она рассказывала о делах их, теперь уже третьего, курса, все о тех же зачетах да экзаменах, которые теперь Лене были абсолютно неинтересны.
Похоже, что и Милу не увлекали рассказы молодой мамочки о достижениях своего ребенка. Она вновь переводила разговор на институтские темы, вспомнив об очередной студенческой паре, которая собиралась играть свадьбу.
Иногда по выходным Фимка и Мила ездили на лыжах за город. Лена не возражала: Фимкиным слабым легким требовался свежий воздух. Да и ревновать к подруге у Лены, кажется, оснований не было.
Просто Фимка был большой ребенок, который еще не наигрался и не набегался.
Елена не оценила опасности присутствия подруги в своем доме. Однажды, меняя Ефиму носовой платок, она обнаружила в кармане его пиджака записку, написанную почерком Милы. Ошибиться Елена не могла. В записке было приглашение Ефиму зайти к ней домой. Причем особо отмечалось, что родителей дома не будет. Елена не понимала, зачем надо прибегать к записке, когда есть телефон. Может, Мила заходила к Ефиму на работу, и присутствие посторонних мешало их разговору? Так или иначе, осталось «вещественное доказательство». Пригвожденный Лениными расспросами, Ефим, против ожидания, не стал отпираться и признался в связи с Милой. Вначале он был агрессивен: пошел в наступление, высказав подхваченную им у кого-то мужскую премудрость, что от заботливых женщин мужчины не уходят. Он упрекнул Елену, что она перестала уделять ему внимание, переключив его полностью на дочь. Елена попыталась в тот же вечер, взяв ребенка, уйти к матери. Но когда она с Женькой в одной руке и сумкой с ее ползунками и распашонками в другой вышла в коридор, Ефим бросился перед женой на колени. Уткнув свой длинный, острый нос ей в бедро, он, всхлипывая, просил прощения. Обещал, что такое больше не повторится. Старшие Дворкины ушли в этот вечер в гости и не видели безобразной сцены.
Простить измену любимому человеку Елена не смогла бы. Но Ефима она не любила, а потому скоро свыклась с его неверностью. Она подозревала, что, кроме Милы, у него есть и другие женщины.
Но главное, что заставило ее смириться, — Ефим был отцом ее ребенка. Она, сама выросшая без отца, не хотела для дочери повторения своей судьбы. Елена простила даже Милу. Позднее они вновь стали общаться, оказавшись вместе в одной лаборатории института «Магнит». Хотя теперь это были просто приятельские отношения на работе. В дом Дворкиных Милу больше не приглашали.
Еще на лестнице Елена услышала запах жареной картошки. Значит, Женя была дома и готовила ужин.
11
Игорь окончательно проснулся под всхрап Ольги. Жена с приоткрытым ртом распласталась на спине, заняв и его половину кровати. И это были первые звуки, вернувшие Игоря к реальности. До этого момента он пребывал в полудреме, стремясь подробнее разглядеть уплывающие образы сновидения. Сон поначалу почти повторял реальный случай с бывшей секретаршей (уже месяц, как Юля работала в другом месте). Обстановка его офиса предстала с документальной точностью. Окошко под потолком, черный кожаный диван. Игорь не различал черт женщины, лежащей под ним, но знал, что это Юля. Он утыкался губами в мягкую ложбинку на ее груди, жадно осыпал поцелуями ее шею, тянулся к ее губам. И вдруг понял, что это не Юля, а Елена.
С еще большей страстью он впился в ее приоткрытый рот, но тут же пелена ее волос поставила преграду его губам. И не было сил отвести ее. Игорь почувствовал, что рот его забит спутанными волосами. Да и само тело женщины, которое поначалу казалось Леной, стало твердеть и излучать холод.
Он ощутил под своим животом нечто неживое, быть может, статую или мертвеца. Последний «кадр» — соитие с неподвижным телом — впечатался в память особенно отчетливо, затмив приятные сцены сновидения. Лена — живая и страстная, и спустя мгновение — чужое мертвое тело.
Игорь открыл глаза: живот холодила легкая струя воздуха из приоткрытой форточки. Опять Ольга стянула одеяло на себя. Он осторожно, стараясь не разбудить жену, прикрылся краем одеяла. Храп затих.
Теперь в спальне слышалось лишь легкое посапывание спящей. Игорь понял, что больше не уснет. За окном проплывало освещенное розоватым рассветом облако. Игорь зацепился за него взглядом, стараясь разобраться в сложных ощущениях, вызванных сном. Лена, Лена. Казалось, все, связанное с ней, потонуло в прошлом. И вот опять… Видимо, последняя встреча с ней всколыхнула забытый пласт его жизни.
Ольга между тем тоже проснулась. Ее мягкое, теплое спросонья тело придвинулось к его спине. Пухлая рука мягко проплыла по его затылку и, сжав плечо, слегка развернула Игоря на себя. Сильные и большие, как подушки-думки, груди подперли его расслабленный позвоночник.
— Ну, Игорек, давай хоть утром…
Игорь молчал, стараясь выбраться из объятий жены.
— Иди ко мне, мой котик, — детским голоском еще раз позвала Ольга. — Разве ты не хочешь помять свою «подушечку»?
Именно так называл ее когда-то в минуты нежности Игорь. Но кажется, сейчас ее «прелести» мужа не волновали. Ольга погладила его «заветный ключ», но тот, как пустой шланг, безвольно колыхнулся из стороны в сторону. После нескольких неудачных попыток завести мужа Ольга отступила, но раздражение овладело ею.
— Похоже, что ты где-то уже накормился, — зло проговорила Ольга. — Не зря меня Лешка предостерегал насчет твоей разлюбезной секретарши, говорил, что она в моих заместителях ходит.
Вот трепло, наплел-таки сестрице, подумал Игорь, а вслух отозвался:
— Что за глупости, Олюшка! У меня в офисе вообще нет секретарши. Все самому делать приходится.
Устаю как черт. Извини. Да и вставать тебе пора, уже почти семь, давай не будем заводиться. Ты же наспех сама не любишь!
Ольга посмотрела на часы и откатилась на свой край кровати. Чуть отстав, за ней последовали подушки-думки. Может, Игореха не врет, кто его знает, а время в самом деле уже поджимает.