Польская фэнтези (сборник)
Шрифт:
Женщина ответила молчанием, что, разумеется, не было признаком презрения.
Она проводила Мори к крутым ступеням подвала. Безымянный Палач удивился, увидев незнакомца, по собственной воле входящего в помещение, заслуженно пользующееся дурной славой. Внимательно пригляделся к Мори. Лицо придворного палача князя Сорма напоминало камень с вытесанными в соответствующих местах отверстиями, углублениями, морщинами. Это не было лицо слишком уж смышленого человека. Или шутливого. Не отличалось оно и избытком эмоций. Лицо Мори изумило Безымянного Палача, однако он не подал и виду.
Мори, не обескураженный холодным приемом, присел на то, что принял за скамью и что в действительности
Род Мори столетиями придерживался богатых традиций тайного посланничества и шпионства. Каждый мужской потомок рода, а по непонятному решению судьбы других в роду никогда не было, становился мастером шпионажа, прислуживающим очередным наследникам княжеского титула. Обязанностью клана Мори была передача секретных сведений, хитроумно упрятываемых под буйными шевелюрами. Для этого посланцу сначала наголо выбривали голову, выписывали на коже информацию, выжидали, пока волосы отрастут, и только после этого посланца отправляли с миссией. Род Мори всегда изобиловал волосами. К сожалению, природа отомстила за явные насмешки над собой: последний из Мори облысел уже в юные годы, лишившись средств к существованию и постоянного харча. Это потребовало быстрой смены профессии. Именно поэтому Мори решил переквалифицироваться в палачи и тем самым реализовать свои потаенные детские мечты. Решив это, он с согласия и благословения Сорма отправился к знаменитому палачу из Кальтерна, известному также под именем Безымянного Палача, чтобы пройти курс обучения. Ибо обучение — ключ, открывающий замки науки.
— Ты — живая легенда среди палачей, господин, — вежливо закончил свою повесть Мори.
— Выматывайся отсюда, — проговорил Безымянный Палач, поразив тем самым себя самого. Он-то думал, что уже давно забыл, как пользоваться речью.
— Я еще не рассказал тебе о моем новом мето...
— Заткнись! — обрезал хозяин-палач. Он уже полюбил Мори, но по-прежнему не видел в нем потенциальной жертвы, а поэтому его любопытство пока еще как бы дремало.
Мори решил разыграть последнюю карту.
— Я истязаю осужденных при помощи собственной поэзии...
Любопытство Безымянного Палача очнулось, потянулось и внимательно взглянуло на Мори.
Оказалось, что Мори был не только тайным посланцем и палачом в одном лице, но еще и поэтом. Скверным, правда, но все же сохранившим достаточную толику трезвости ума, чтобы оценить свою творческую импотенцию. Если б такое было свойственно другим поэтам, наделенным скудным талантом, мир мог бы быть лучше.
Неожиданно Мори обнаружил, что его поэзия действует особенно сильно на умы утонченные и изысканные. Чем образованнее был истязаемый, тем скорее сопротивление его разваливалось под усиленным напором поэзии Мори. Особенной тяжело вирши Мори переносили известные поэты и трубадуры. Дольше других выдерживали графоманы.
Метод Мори заинтересовал Безымянного Палача, который очень высоко ценил все новации в области истязательства.
— Нам нужен объект, — сказал он.
Философа отмели сразу же, гниющая нога привела к тому, что он сильно исхудал. К немой, в свою очередь, палач чувствовал особую слабость.
С того момента миновали три дня.
Солнце палило немилосердно, однако палач не обращал на эту неприятность внимания. Никаких замечаний он также не произносил вслух, так как превыше всего ценил сдержанность, а тишина была ему особо мила.
Неожиданно Мори приподнялся и указал на восток. Там маячила одинокая фигурка, пешком
Йони была прекрасна, как солнечный закат.
Некровавый закат.
Ее портреты, несколько лет назад написанные княжеским художником, спалили, имущество конфисковали в пользу Фонда Финансирования Княжеских Любовниц. Своевременно предупрежденная, Йони чудом избежала смерти. Однако, надо сказать, попала из огня да в полымя — и даже в огненный смерч.
Сейчас все трое возвращались в Кальтерн. По дороге их вдали миновал одинокий рыцарь, скорее всего — странствующий. Пока ехали, Йони успела наобещать им полкоролевства, так и не увидев ни следа реакции на их каменных лицах. Потом, когда они уже оказались в подвале, она кричала так, словно с нее сдирали кожу, а не одну из одежд. Когда Безымянный Палач увидел ее нагой в неверном свете факела, сердце его растаяло, словно воск, зато другой орган с жизненно важным значением затвердел, будто камень. Он почувствовал внутренний конфликт между желанием произнести страстную речь от имени Бога (вроде бы) Безмолвного со столь же страстным возбуждением, охватившим его.
— Что вам от меня нужно?! — крикнула Йони так, что задрожали стены.
У палача сердце разрывалось, а руки потели, поэтому он отхлебнул из запотевшей бутыли, заполненной вином, выдерживаемым при подвальной температуре. Одного глотка оказалось мало, пришлось не откладывая прикончить остальное.
Он уже начал подумывать, а не отпустить ли девушку на свободу, — и отпустил бы, не будь рядом Мори. Возможно, они даже жили бы вместе долго и счастливо, нарожали кучу красавцев ребятишек, которых он понемногу посвящал бы в премудрости палаческого искусства.
Он тряхнул головой и отогнал мысли, недостойные палача. Ведь профессиональный палач не знаком с жалостью, а уж если они — палач и жалость — каким-то путем встретились, значит, самое время бросать ремесло.
Он еще мог бы втолковать себе, что Йони — всего лишь беззащитная жертва, которая никому не вредит, ну, может, не считая Беспалого Сорма и его законной супружницы, да к тому же она не знает ничего настолько важного, что стоило бы из нее вытягивать при помощи пыток. Кроме того, палач помнил старый девиз палаческого цеха: «Когда вопрошает пытка, отвечает боль», а это означало, что причинять боль ради получения информации бессмысленно. Ведь палач мог втолковать любому все что угодно, причем такое, что не имело бы ничего общего с так называемой объективной истиной. Жертв истязают ради самого истязания, как любовью занимаются ради самой любви, а искусством — ради самого искусства.
Единственным смыслом бескорыстного истязания могло быть еще «речение» от имени Бога. Лишь эта последняя мысль окончательно укрепила палача в бесчувствии.
— Вы хотите меня убить, правда? Почему? — сквозь слезы спросила Йони.
— М-да, — буркнул Мори, переодеваясь в палаческую робу. — Тянешь, значит...
Вид нагой женщины не вызвал у Мори никаких эмоций. Ни одна женщина не в силах была этого сделать. Любовь для него была не более чем стилистическая фигура, которой он пользовался, занимаясь своей поэзией. Физическую любовь он считал орудием, служащим разветвлению древа рода Мори. Бывало, смерть, будто сдуревший садовник, подрезала ветки как попало, тогда Мори волей-неволей приходилось браться за любовь.