Польская карта
Шрифт:
Всё шесть фрегатов были, естественно, перевооружены. Стояли на верхней палубе двухпудовые Единороги, а на корме и вовсе две чудовищные мортиры пятипудовые. Если такой пятипудовой бомбой прилетит во вражеский корабль, то от него даже щепок не останется. Главное — попасть. Всего на верхней палубе располагалось сорок шесть орудий. Это, не считая четырёх трёхметровых фальконетов на вертлюгах, которые установили на носу. Да, не сто-пушечный корабль, только это Единороги, а не тот мусор, что стоит на всех остальных кораблях в мире. В артиллерийской дуэли в море имеет значение и дальнобойность, и размер гранаты или ядра. Мелкие ядра, отскакивающие от бортов из дуба и двухпудовые дуры, прошивающие вражеский
Брехт назначил адмиралом этой эскадры не военного моряка, а ученика Осипа Найя — Лукьяна Верещагина. Точнее, адмирала было два. В море все подчинялись приказам имевшего свой вымпел на «Принцессе Анне» контр-адмиралу Ульриху Кристьяну Вильстеру — сыну русского вице-адмирала и бывшего пирата Даниэля Якоба Вильстера, того самого, что пытался организовать экспедицию на Мадагаскар к пиратам при Петре. А вот на суше руководство переходило к Верещагину. Главное в экспедиции начнётся после прибытия в Охотск. И эти фрегаты нужно будет отремонтировать, и новые суда, для исследования Дальнего востока и Америки, построить. Тут корабел нужен, а не пират. Главным Верещагин будет до того времени, правда, пока они не объединятся с экспедицией Беринга, вышедшей двумя годами ранее по суше. И после того, как Беринг уплывёт в экспедицию.
После Гааги корабли удачно добрались до Лиссабона, где сгрузили на берег принцессу Елизавету — дщерь Петрову, выданную замуж за сына короля Португалии Жуана V Великодушного — Педру. Сгрузили дивчину с кучей придворных обоих полов и дипломатов. Даже собственный плутонг гренадеров для почётного караула Брехт для Елизаветы Петровны выбрал. Пусть мелкие португальцы охреневают. У них теперь принцесса ростом метр восемьдесят, и у неё караул из двухметровых богатырей, в плечах больше, чем тот Педру в высоту. Все придворные и дипломаты выбирались по этому же принципу, ни одного человека, включая женщин, ниже метр семидесяти пяти не было. Представлял себе Иван Яковлевич картину встречу принцессы в Лиссабоне. Стоят Жуаны и Педры и смотрят на русских, головы задрав. Для усиления эффекта ещё и обувь всем сшили на приличном каблуке. Подходит капитан португальской гвардии к Елизавете на причале и докладает, смотря ей в пуп: «Ваше ВЫСОЧЕСТВО, караул построен». На самом деле же — высочество.
В Лиссабоне фрегаты чуть подремонтировались, попали в приличный шторм в Бискайском заливе, запаслись провизией на следующий переход, и опять поменяли воду в бочках. Там же на берег сошло около сорока человек — заболевших всякими разными болячками переселенцев и моряков, их должны будут после выздоровления отправить в Макао по договорённости с португальскими купцами, а взамен были наняты португальцы и куплены ирландские рабы. На самом деле, слово «раб» тут не совсем уместно. Преступников ирландцев англичане временно, до отработки ущерба или долга, отправляли в свои заморские владения, продавая, именно на определённый срок, желающим. Их можно было перекупить, но тоже только на этот определённый срок, обычно ограниченный пятью годами. И этот «раб» должен был долг или потраченные на него деньги отработать, но собственностью купившего, как негр, он не становился. Адмиралу Вильстеру не сильно хотелось связываться с этими преступниками, но плавание ещё только началось, а убыль команды была существенна. Пришлось. Обошлись три десятка ирландцев не дёшево, по десять рублей серебром. Их поровну распределили между всеми шестью кораблями, перетасовав команды.
Следующей остановкой должен быть Мазаган (Эль-Джадида) в Марокко. Город-крепость оставался одной из последних крепостей
Событие сорок шестое
— У меня для тебя две новости: одна — хорошая, другая — плохая. С какой начать?
— Начни с плохой.
— Я забыл хорошую.
Карл Бирон дремал в тени высокий пихты дожидаясь вестей от посланных в разведку казаков, и возвращения или вестей от, отправленного на переговоры в Краков, толстого пана с непонятной фамилией Боженцкой, когда его вывел из полусонного состояния разговор на повышенных тонах командира плутонга, что сейчас был выделен на его охрану с кем-то сильно коверкающим русский язык.
— Чего случилось? — поднялся генерал с раскладного стула, так и так пора бы очухиваться, как Эрнст говорит. Солнце, двигаясь по небу, обогнуло пихту, одиноко стоящую на опушке леса, и стало припекать затылок Бирону.
— Ваше Превосходительство, — оттолкнув в сторону солдат, напирающего на него, живописно одетого шляхтича, вытянулся лейтенант, — тут казаки привели пана, так он лается, собака. Старшего требует, будто понос у него, не может на месте усидеть. — Командир плутонга был не молод, а поди в лейтенантах по сю пору пребывает, бывает, выслужился, видимо, из солдат в ходе Северной войны, а дальше в мирное время, ясно, что такому простолюдину ходу не дадут. Так и помрёт в чине лейтенанта.
— Давай сюда торопыгу этого, и это, Иван Семёныч, там свисни, чтобы ужин подавали.
Шляхтич на торопыгу и не походил, подошёл степенно к Карлу, щёлкнул каблуками сапог и чуть наклонил голову. Из военных выходит.
— Вайша Привосходство, я есть… — он остановился, подбирая слова.
— А ты по-немецки шпрехаешь? — устав ждать, поинтересовался Бирон.
— Я. Я. Дойч размовляю.
Дальше говорили на языке Канта. Так немецкий братец Эрнст Иоганн называет. Карл поинтересовался как-то, мол кто этот Кант?
— А паренёк один в Кёнигсберге.
Не понял тогда Карл, почему немецкий стал языком неизвестного паренька, но фраза эта прилепилась, и Бирон и сам иногда называл теперь родной язык языком Канта.
Оказалось, что стоит перед ним и коверкает и немецкий язык тоже хоть и меньше русского не кто-нибудь, а ого-го кто. Этот высокий с вислыми казацкими усами и красивым дорогим панцирем, как у рыцаря настоящего, человек был воевода краковский — князь Фёдор Любомирский.
— Там у реки наш отряд задержали. Среди шляхтичей есть каштелян краковский князь Ян Вишневецкий. Его бы сюда позвать. — Замахал руками на восток, производя скрежет железа по железу, Любомирский.
— Иван Семёныч, слышал, пусть каштеляна сюда позовут.
Ну, не брат родной, но похож. Тоже высокий с русыми волосами, в таком же красном одеянии и тоже в кирасе закрытой с золотыми насечками в виде причудливого герба.
— Сдаваться надумали? Давно пора, — когда второй шляхтич представился, спросил их генерал.
— Сдаваться? Зачем? А вы, Ваше Превосходительство, думаете, что мы из Кракова? — хлопнул себя по нагруднику наручем Любомирский звеня, как серебряная салатница, уроненная на мраморный пол.