Польский бунт

Глаголева Екатерина Владимировна

– За мной, ребята! Ура!

– Ур-а-а! – грянуло сзади, и этот клич, словно волной, подхватил Гагарина и понес его вперед.

– За Отчизну! – крикнул усатый поляк в красном жупане и темно-синем кунтуше, с заломленной на ухо конфедераткой на голове. – Руби москалей!

Гагарин мысленно выбрал его для себя: вот кого он убьет первым. Но тут пуля ударила его в правое плечо, развернув вполоборота; хлынула кровь. Перебросив саблю в левую руку, Гагарин побежал снова, выискивая глазами красный кунтуш. Неожиданно прямо перед ним вырос ражий детина – косая сажень в плечах, в длинном кожаном фартуке. «Должно, кузнец», – успел подумать Гагарин, прежде чем тот наотмашь ударил его железной шиной в висок. Свет померк…

* * *

– Ваше сиятельство, к вам генерал Бышевский! – объявил по-немецки капитан Оде-де-Сион. И тотчас посторонился, чтобы пропустить королевского адъютанта.

Игельстрём поморщился: он сидел в кресле, в шлафроке и без парика, положив больную ногу на скамеечку, а теперь надо вставать, кланяться старику… Молодцеватый Арнольд Бышевский, затянутый в ярко-красный камзол под темно-синим мундиром с серебряными эполетами и аксельбантами, не скрыл своего удивления от того, в каком виде застал главнокомандующего русскими войсками. Неужели он не понимает, что происходит? Ведь его дом в буквальном смысле слова горит!

– Его величество послал меня возобновить вам прежнее предложение и просит не медлить с ответом, – сказал он по-французски. – Пока еще возможно обуздать разбушевавшегося зверя, вам следует немедленно – я подчеркиваю: немедленно! – вывести войска из Варшавы. Иначе король будет не в силах…

– Я немедленно еду к королю! – оборвал его Игельстрём. Он схватил колокольчик с каминной полки и позвонил. В дверь за его спиной заглянул камердинер. – Одеваться!

– Нет-нет, вы не можете… подвергать свою жизнь опасности, – быстро возразил Бышевский. – На улицах разъярённый народ, вас… Я полагаю, вам следует послать кого-то другого.

Игельстрём в нерешительности обвёл взглядом комнату. Коренастый Оде-де-Сион так и остался у двери, поблескивая золотыми пуговицами на зеленом мундире с красным воротником и обшлагами. На его круглом широколобом лице с коротким носом не читалось ни страха, ни волнения. Послать его? Он же офицер по особым поручениям, доставшийся Осипу Андреевичу в наследство от прежнего главнокомандующего – Михаила Каховского… Этот савояр к тридцати пяти годам успел побыть монахом, гусаром, польским коронным офицером, прежде чем перейти в прусскую службу, а оттуда в русскую – чтобы теперь уже воевать против поляков. Та еще шельма, наверное. Такому лучше не доверять: в любой момент вывернет мундир наизнанку. Да и жена его здесь, в Варшаве, на сносях, именьишко под городом – своя рубашка ближе к телу.

У окна, занимая почти весь простенок своей исполинской фигурой, стоял Николай Зубов – старший брат нового фаворита императрицы. Именно благодаря их «платоническим» отношениям поручик-конногвардеец за три месяца был произведен в подполковники, полковники и генерал-майоры. Графом Священной Римской империи он стал всего на семь месяцев позже самого Игельстрема. А всего-то и достоинств, что собой хорош и в службе усерден! Да усерден ли? Сколько депеш он, Игельстрём, слал его братцу – Платону Александровичу, чтобы польскую армию ослабить, а русскую усилить – что в ответ получил? Только упреки в трусости! А теперь вот – любуйся, любуйся в окно, до чего это довело!..

– Дядюшка, дозвольте, я поеду?

Андреас вышел вперед и щелкнул каблуками; звякнули шпоры. Осип Андреевич воззрился на него своими водянистыми глазами, бегая зрачками, чтобы племянник не мог истолковать его прямой взгляд как положительный ответ. Два младших сына его брата Густава, вверенные его заботам, сейчас находились далеко от Варшавы: двадцатитрехлетний Александр служил в пехотном полку Карла фон Гетца, девятнадцатилетний Густав, недавно произведенный в ротмистры, – в Изюмском легкоконном. Андреаса он оставил при себе, надеясь выхлопотать ему быстрое повышение по службе… За окном ухнула пушка, оконные стекла задребезжали.

– Решайте скорей, ваше сиятельство! – выпалил по-русски Зубов.

– Хорошо, друг мой, поезжай.

Игельстрём встал, опираясь на трость, и отошел к окну. Андреас подскочил к нему, чтобы получить инструкции.

– Скажешь королю, что… Мы уйдем из Варшавы – с развернутыми знаменами, c трубами и барабанами! И пусть еще… Впрочем, довольно, дальше сам. Ступай. Beh"ut Dich Gott! [2]

Сев верхом, Бышевский и молодой Игельстрём потрусили по Медовой в сторону Сенаторской, но там им пришлось перейти на шаг: на узкой улице кипел рукопашный бой, русские солдаты отступали, теснимые поляками. Генерал сорвал с головы красноверхую каскетку с белым плюмажем и стал размахивать ею, крича, чтобы его пропустили. Завидев среди толпы поляков красный гвардейский мундир генерала Мокроновского, он удвоил свою жестикуляцию, стараясь привлечь его внимание. Мокроновский тоже что-то прокричал, и поляки остановились. Русские гренадеры, которыми командовал фельдфебель с саперным тесаком, быстро построились в несколько рядов у входа на Медовую, выставив вперед штыки. Бышевский тронул коня рысью; цокот копыт по мостовой раздавался непривычно громко в наступившей тишине, но при виде Игельстрёма в белом кирасирском мундире с золотым шитьем толпа вновь взорвалась яростными воплями: «Бей! Руби!» Коня русского офицера схватили под уздцы, самого его стащили с седла; десятки рук взметнулись в воздух, чтобы обрушиться на распростертое, беззащитное тело…

2

Храни тебя Бог! (нем.)

– Остановитесь! Прекратите!

Бышевский разворачивал своего коня, пытаясь защитить Игельстрёма; конь встревоженно храпел, поводя диким глазом, потом поднялся на дыбы – и в этот момент брошенный кем-то камень ударил генерала прямо в голову, сбив парик; семидесятилетний старик грянулся оземь.

– З дроги, хамы! – ругался Мокроновский, пробиваясь к нему.

Бышевского подняли и посадили на коня; он всё еще был без сознания, но дышал; из разбитого затылка текла темная кровь, запекаясь густой коркой на седых волосах. Поддерживая его за плечи, Мокроновский легкой трусцой двинулся в сторону Замка; несколько повстанцев бежали по бокам лошадей, чтобы в случае надобности принять раненого на руки. Растерзанное тело подполковника Игельстрёма осталось лежать на мостовой.

* * *

Богородица простерла свой покров над Яном Килинским и хранила его. Его красный кунтуш под синим жупаном был хорошей мишенью, и всё же, появляясь в самых опасных местах, он умудрился остаться жив. Когда русская пушка, установленная у резиденции Игельстрёма, плюнула картечью, стоявший рядом с Килинским капитан Линовский упал замертво; из шести польских солдат в живых остался один; половину повстанцев, тащивших орудия, поубивало, а по Медовой к Красинской площади уже скакала русская кавалерия. Бросив одно орудие, Килинский вместе с уцелевшими восемью людьми с трудом уволок второе, но вовремя подоспело подкрепление, к Медовой подвели орудие помощнее и снова заставили русских отступить. Переступая через трупы, поляки захватили четыре пушки и попытались их развернуть – и тут на них снова налетела конница…

Захватив с собой четыре легкие пушки и нескольких канониров, Килинский хотел пробиваться по улице Подвал к Нове-Място, на помощь Сераковскому, но и там пройти не удалось. Прижатые ко рву и городской стене, москали огрызались, подобно волкам, затравленным собачьей сворой; пули и порох были уже на исходе, никаких приказов от вышестоящего начальства получить было невозможно; офицеры пребывали в растерянности, и каждый теперь боролся только за свою жизнь.

После того как русского подполковника, скакавшего за Бышевским, сдернули с коня и зарубили, сражение на Сенаторской возобновилось с новой силой. Кто где находится, понять было невозможно; совершенно неожиданно на узкой Козьей улице, идущей от Сенаторской к Краковскому предместью, Килинский наткнулся на москалей. Укрыться негде: с одной стороны – глухая стена усадьбы с нишами-часовенками, с другой – стена домов с накрепко запертыми дверями. Русские отступали, оставляя убитых; поляки шли по трупам и захватили две пушки и сотни ружей. Но Краковское предместье занял Сибирский полк генерала Милашевича, который атаковали дзялынцы. В переулках было не развернуться. Собрав несколько сот человек из разных цехов, Килинский повел их к Арсеналу, который безуспешно пытались отбить москали. Отогнав их несколькими залпами, им прокричали, чтобы они сложили оружие. Вместо этого охрипшие русские офицеры стали выстраивать остатки своих войск в боевой порядок. Новый залп, однако, возымел свое действие: солдаты начали бросать оружие и становились на колени, прося пощады. Офицеры метались между ними, крича, раздавая зуботычины – и тут поляки бросились вперед. Солдат обезоружили и отвели в цейгауз; офицеров убили на месте. Опьяненные кровью, уверовавшие в свою непобедимость мастеровые толпой отправились через Саксонскую площадь, мимо Брюлевского дворца, на Свентокрыжскую – пособить полку Дзялынского.