Польский пароль
Шрифт:
— Интересная кадриль! — недоверчиво усмехнулся Полторанин. — Стало быть, я должен передать ему все эти указания? Так я понимаю?
— Верно.
— Да он пошлет меня к чертовой матери! И правильно сделает. Кто я ему: сват или брат? Или он в вашем штате числится? Я же помню, как он мне в Харькове сказал: «Никакой я не ваш, и делаю это ради Германии». Вот как он сказал, между прочим.
— А ты ему растолкуй, что мы тоже действуем ради будущей Германии, ради немецкого народа. Так что ему с нами как раз по пути.
— Да не поймет он этого!
Матюхин помолчал, поглядывая на Полторанина, потом убрал пустые кружки, тщательно сгреб
— Поймет… А ежели не поймет, тогда скажи ему, что про его связь в Харькове с советским разведчиком станет немедленно известно в абвере — самому адмиралу Канарису. А это уж точно, без дураков.
— Думаете, испугается?
— А куда ему деваться? Кстати, Ганс Крюгель — мужик умный и, надо полагать, давно понял, что война Германией проиграна окончательно и никакое «вундерваффе», никакие ракеты от поражения не спасут. Это лишь бредни бесноватого фюрера.
— Да… Оно все вроде бы так… Только боюсь я, придется-таки хорошенько тряхнуть этого Хрюкина… — Полторанин, как и майор, свернул из газеты козью ножку, затянулся горькой махрой, мечтательно произнес: — Эх, дали бы мне мою разведроту, уж мы бы там пошуровали на всю катушку, на ихнем полигоне! Да ведь не дадут, уж я знаю… Сколько народу в моем отряде будет?
— С тобой — пять человек.
Полторанин возмущенно вскочил со стула и мигом сдернул фуражку с вешалки:
— Вы что, смеетесь?! На такое дело пять человек? Нет, товарищ майор, в таком разе вызывали вы меня напрасно!
Майор наблюдал за Полтораниным спокойно, даже с интересом, Конечно, он мог заявить прямо: приказ командующего, и баста, никаких разговоров. Но он понимал и другое: для разведчика самоуважение — фактор решающий. Истинный разведчик есть артист своего дела. Всякое принуждение, грубый нажим выбивают его из роли, из естественной игры. А в предстоящей опасной операции Полторанин нужен именно такой, какой есть по своей натуре: мальчишески дерзкий, самоуверенный, знающий себе цену.
— Уж не стал ли ты после Харькова побаиваться немцев? — ехидно спросил Матюхин.
— Может, и стал! — загорячился старший лейтенант. — А что вы думаете, в тыл идти — это не чаи гонять, не сухари хрумать. Немцы, они мастера кости ломать, им только попадись в руки. А мне это ни к чему, я люблю ловить сам.
— Значит, осторожничаешь?
— Да уж научен, слава богу.
— И правильно! — рассмеялся Матюхин. Встал, взял за плечо и властно усадил разведчика на место. — Поучиться хорошему никогда не грех. Только тут ты страхуешься зря: не в количестве дело! Конечно, мы могли бы дать тебе и пятьдесят десантников, только что ты с ними будешь делать? Вот вопрос. Ни укрыться как следует, ни сманеврировать оперативно — базар. А пятерка боевых ребят — вот она, вся в кулаке! Бей, гвозди, просачивайся, уходи моментально — все можно. Да что мне объяснять эту азбуку тебе, бывалому разведчику! Верно?
— Оно-то верно… — нехотя вздохнул Полторанин. — Так ведь на территории иностранного государства… Это тебе не дома…
— Там братья вокруг, Полторанин, пойми ты это! Братья славяне, стонущие под игом оккупации. А ты на помощь пришел, уясняешь свою роль? К тому же у тебя определенное задание: только Крюгель! И никаких налетов или диверсий — это железно! Ну а в случае потребуется сила, дай знать — немедленно получишь. Лады?
— Договорились…
Матюхин с удовольствием попыхтел цигаркой, потом вытащил из стола стопку разноцветных папок:
— Вот личные дела твоих гвардейцев-десантников. Желаешь познакомиться?
— Нет, — отказался Полторанин, — Я привык знакомиться в деле. На подготовку сколько даете?
— Неделю.
— Вот за эту неделю я их в поле проштудирую. По алфавиту и каждого.
— Как хочешь, — пожал плечами майор. — Тогда садись поближе, поколдуем над картой, уясним твою тактику и стратегию. А уж потом пойдем на доклад к начальству.
…Старший лейтенант Полторанин уезжал на разведбазу, расположенную где-то в пригороде, — майор Матюхин выделил ему американский «додж-три четверти». По дороге Полторанин велел завернуть к разрушенному давней бомбежкой зданию, походил по кирпичным развалинам, потом попросил озадаченного шофера-солдата помочь ему погрузить крупный обломок облицовочного гранита от фундамента.
На выезде из города, миновав мост и КПП, «додж» остановился у прибрежного дуба. Полторанин с шофером выгрузили камень и чуть поодаль положили его полированной стороной вверх.
Подошедший сержант-контролер узнал Полторанина, понимающе оглядел плиту, предложил:
— Надо бы надпись сделать. А то унесут.
— Некогда, — вздохнул Полторанин.
— А вы оставьте фамилию. Я ребятам задание дам, сделают в бодрствующую смену.
— Нет, браток, фамилии, вот какое дело… Да что там! Напишите: «Солдат 1941-го» — и все будет ясно.
7
Старшина Савушкин долго потом вспоминал Тарнополь — самое горькое в его фронтовой судьбе… Тарнополь начинал новую полосу в жизни Егора Савушкина, если только, еще можно было это назвать жизнью.
…Пришел в себя от боли: кто-то грубо тянул его за ноги. Закричал и увидел смеющихся удивленных немцев, — оказывается, они волокли его в общую яму, вырытую бульдозером для трупов.
Потом он стоял в строю пленных, пошатываясь, тараща глаза, похмельно-угорелый, как после долгой праздничной попойки. Слева, сбоку, его поддерживал Ванюшка Зыков и все пытался надеть ему на голову чью-то шапку — малого размера и почему-то мокрую. Среди пленных он не узнавал своих, стало быть, из штурмовой группы они уцелели только двое: он и телефонист Зыков. Ничего себе отметили женский праздник, едрит твою налево…
Их долго пересчитывали, даже писали мелом номера на спинах, и уже собрались уводить, как вдруг перед строем появился тот самый длинноносый штрафник-доходяга, которого они утром обнаружили прикованным в подвале и за обрывок цепочки вывели во двор. (Уцелел-таки, гад!) Теперь немец был в погонах, правда не офицерских, а солдатских, и в новенькой, длинной до пят, серо-зеленой шипели. Выпучив глаза, он что-то бормотал несвязное и бегал по рядам, разглядывая пленных.
Увидав старшину Савушкина, немец заорал как укушенный: «Ершиссен! Ершиссен!» [22] , а потом кинулся целовать Ванюшку Зыкова, захлебываясь в истерических рыданиях. Кончилось тем, что грудастый фельдфебель из конвойных схватил за шиворот штрафника и бесцеремонно отбросил на обочину. А Савушкину сунул под нос увесистый кулак: дескать, еще побеседуем. Но обошлось.
22
Расстрелять! (нем.).