Польский пароль
Шрифт:
На Унтер-ден-Линден стояла тревожная ночь. Только час спустя, в половине двенадцатого, Пихлеру удалось добраться до Бендлерштрассе. Подойдя к штабу, он понял, что в БДЭ произошли крупные перемены: охрана была новой, на постах стояли солдаты из батальона СС «Великая Германия».
Через решетку центральных ворот Пихлер увидел, как на слабо освещенный двор вышла группа офицеров. Слышались возбужденные выкрики, клацанье автоматных затворов. Вдруг вспыхнули автомобильные фары, и у задней кирпичной стены стали четко видны фигуры четырех офицеров. Пихлер стиснул зубы: это были
Дробно хлестнули автоматные очереди — все было кончено…
Поздно ночью капитан Пихлер вернулся на свою квартиру на Мазуреналлее. Долго сидел в темноте у распахнутого окна, слушая грохот танков, покидавших город. Пожалел, что в эту ночь почему-то нет бомбежки: погибнуть под бомбами — наилучший выход…
Собрался было написать прощальное письмо жене, эвакуированной с дочерью в Тюрингию еще осенью прошлого года, однако раздумал: он был просто неспособен сам нанести ей этот удар. Переоделся в новый мундир, на котором были прикреплены два Железных креста и знак «За рукопашный бой», полученные в Африке, достал из шкафа запасной парабеллум, тщательно проверил обойму.
На мосту через Тельтов-канал Пихлер простоял около часа, в ожидании успел выкурить две сигареты. Вспомнил, как в декабре проезжал по этому мосту вместе с оберстом Крюгелем — другом графа Штауффенберга, и пожалел, что, пожалуй, напрасно не послал ему шифрованное предупреждение, скоро гестапо доберется и до него.
Впрочем, предупреждение наверняка запоздало бы…
Наконец Пихлер увидел то, что ждал: моторизованный эсэсовский патруль. Сначала он дважды выстрелил по кабине, потом методично, целясь навскидку, стал расстреливать прыгающих из кузова солдат.
Ответная автоматная очередь обожгла ему грудь, и, падая вниз, он вместе с болью почувствовал тугую прохладную воду.
21
Для Ефросиньи это было второе лето войны. Оно казалось необычно теплым, знойным, настоянным на солнечных полднях, на зыбком сиреневом мареве. Авиазвено Просековой почти еженощно летало в тыл врага, и, возвращаясь на рассвете, девушки отсыпались потом до самого обеда. «Кукурузники» возили оружие, боеприпасы, почту, а обратно забирали раненых — за Бугом и в Прикарпатье, далеко за линией фронта, действовало множество партизанских отрядов, настоящая партизанская армия.
Летчицы летали без своих напарниц-штурманов, потому что легкокрылые машины до предела загружались «партизанскими посылками», да и в штурманских расчетах не было особой надобности — маршрут давно освоили, проторили до мелочей.
Сима Глаголина как штурман авиазвена слетала в тыл только два раза. Однако потом не бездельничала, а быстро переквалифицировалась в пробивного начхоза. В ладно подогнанной капитанской форме и при двух боевых орденах, она без устали моталась до тыловым службам, обеспечивая бытовые условия женского авиационного звена.
В домике летчиц появилась удобная мебель, два патефона, трофейный радиоприемник. Солдаты из БАО [41] оборудовали специальную бытовую комнату с электроутюгами, швейной машинкой и раскладной гладильной доской. Действуя через комполка Дагоева, Сима добилась для летчиц приличной обмундировки: девушки щеголяли в диагоналевых форменных платьях, в синих беретах с летными кокардами. И у каждой новенький кожаный планшет.
А между тем Ефросинья была недовольна своим боевым заместителем. Уже трижды, вернувшись поутру с полета, Ефросинья заставала пустой кровать Глаголиной. Подруга-капитанша явно погуливала.
41
Батальон аэродромного обслуживания.
В один из нелетных дней звено Просековой в полном составе проводило регламентые работы на машинах. Отсутствовала только Сима Глаголина, хотя это уже никого не удивляло. Ефросинья терпеливо прождала час, а потом послала мотористку с приказом разыскать Глаголину.
Та вскоре явилась заспанная и недовольная. И не в рабочем комбинезоне, как все, а в повседневном офицерском платье.
В курилке они сели на мокрые от недавнего дождя скамейки. Не рядом сели, а напротив друг друга. Поглядывая на голубеющие провалы в тучах, Ефросинья сказала:
— Ты как знаешь, Глаголина, а мне за тебя совестно. Перед теми же девчонками-мотористками. Ты бы хоть их постыдилась.
Сима отбросила щелчком папиросу точно в бочку с водой, закопанную в центре курилки. Отрезала:
— Моя личная жизнь никого не касается.
— Какая личная? Ты же ночами остаешься здесь за меня, за командира звена! И на твоей ответственности весь личный состав. Ты представляешь, что может произойти в случае боевой тревоги?
— Господи! — притворно охнула Сима. — Она меня перепугала! Да я об этой тревоге буду знать первой в полку. Так что не городи ерунду, Просекова. Я понимаю, ты просто завидуешь мне.
— Было бы чему завидовать… — вздохнула Ефросинья, — Люди, товарищи твои, воюют, в бой идут. А ты в это время в постели валяешься.
— Так что же ты хочешь? Будем бить горшки — и врозь?
— Придется…
— Сварливая ты баба, Фроська… Но праведная — за это уважаю. — Сима сделала несколько шагов, мечтательно закинула руки на затылок: — А жалко упускать счастье, ей-богу, жалко… Ты знаешь, мне ведь вчера Дагоев расписаться предложил. Чтоб по закону: муж и жена.
— Как это «расписаться»? — удивилась Ефросинья. — Где?
— Ну прямо при штабе. Поставить в офицерских удостоверениях: «Брак зарегистрирован» — и печать. Полный порядок. Но я отказалась.
— Отказалась?..
— Ага. Наотрез.
Ефросинья никак не могла оправиться от изумления. Нет, ее удивил не столько отказ Симы от законного брака, сколько совсем другое: оказывается, во фронтовых условиях разрешается регистрировать брак прямо в штабе. Печать, и порядок!
— Скажи, пожалуйста… — обескураженно молвила Ефросинья. — Вот жаль-то…
Сима приняла это на свой счет. Пожала плечами: