Полтавское сражение. И грянул бой
Шрифт:
— Другому отказал бы, Игнат Иваныч, поскольку приставлен сберегать особу Чигиринского полковника, а не подвергать ее опасностям похода в логово бунтовщиков, но тебе — нет. Уж больно задел ты мою душу рассказом о своем побратиме сотнике Сметане. Так и быть — веди своих казаков к полковнику Яковлеву, а я как-нибудь выкручусь перед князем Меншиковым за твое исчезновение из Чигирина.
— Привести — приведу, да только не хотелось бы поступить под его начало. Ты, князь Григорий, умный человек и смог понять мою задумку, а поймет и оценит ли ее полковник Яковлев — не уверен. Дозволь мне поступать по собственному разумению, а еще лучше — действовать от твоего имени, как русского генерала, князя и друга самого Государя Петра Алексеевича. И не уступил бы ты мне на время
Вот тебе и наивный казачий полковник Галаган! Прекрасно понимает, как нужен у Запорожья и какое значение для населения Украины будет иметь факт участия в уничтожении Сечи одного из ее бывших кошевых атаманов. Поэтому, не мелочась, ставит условия, какие считает нужными, в полной уверенности, что они будут приняты. И они будут приняты, поскольку предлагаемая им против мятежного Запорожья игра стоит свеч.
Лицо Волконского расцвело в улыбке:
— Игнат Иваныч, да разве могу я хоть в чем-то тебе отказать? Ни за что! Бери моих драгун, скачи к Яковлеву и скажи, что прибыл исполнять свой план, который я одобрил. Приказывать ему я не имею права, поскольку он подчинен князю Голицыну, но ежели считает нужным, пускай действует с тобой заодно, а желает добиваться славы покорителя Сечи в одиночку — пускай тебе не мешает. Доволен?
— Не надеялся бы на твою доброту — не явился. Пьем стремянную, и поспешу к своим казаченькам и драгунам — по пути к тебе я велел им через час быть готовыми к маршу. За наш с тобой план, князь Григорий, и за удачу! Будьмо! — Любо, друже Гнат!...
Быстрыми, размашистыми шагами царь Петр направился от двери к окну, отшвырнул ногой попавшийся на пути стул. Лег грудью на подоконник, высунул голову в сад, с наслаждением вдохнул напоенный запахом цветущих деревьев воздух.
Боже, конец весны, а он ее и не заметил! Все дела, дела, причем одно другого важнее и спешней. Но с самым главным из них, если, конечно, забыть об окончательно завязшем со всей своей армией под Полтавой короле Карле, он наконец-то полностью разделался с наивыгоднейшими для себя результатами.
Петр давно с опаской посматривал на юг, где Россия соседствовала с союзниками короля Карла — турецким султаном и крымским ханом. На имевшийся с Турцией мирный договор Петр больших надежд не возлагал — уж больно вероломную политику проводило константинопольское правительство, и Россия была знакома с ней не понаслышке. Так что мир миром, а ухо на юге нужно было держать востро.
Петр так и делал. Когда русский посол в Константинополе Петр Толстой высказал убеждение, что «с турками без подарков любовь не будет действительна», он внял его словам и велел не жалеть денег, чтобы иметь своевременные достоверные данные о проводимой Турцией в Европе политике, имея задачей «в настоящем времени происки швецкие и мазепины изничтожить». В августе 1708 года Толстой известил, что ему удалось подкупить двух самых важных в Константинополе сановников — шифлата и муфтия, которым, исходя из важности доставляемых известий, он обещал платить от двух до пяти тысяч червонцев в год.
Шифлат с муфтием не подвели царского посла, снабжая его самыми свежими сплетнями из жизни султанского дворца и гарема и сообщая о самых секретных планах своего правительства в области политики и в военных делах. Если прежде Толстой туманно извещал, что «турки недреманно смотрят на дела швецкие и полские, ожидая, чем окончатся с Российским государством», то теперь в его донесениях исчезла неопределенность и двусмысленность, они стали четкими и конкретными, в них начали преобладать цифры, военная терминология, географические названия.
Уже в конце 1708 года Петр Толстой сообщил, что турецкое правительство издало указ об усилении своего флота к весне следующего года сотней новых малых галер-галиотов, местами их постройки были определены Константинополь, Никомидия, Синоп. Одновременно было сделано распоряжение об отливке для их вооружения медных пушек из расчета четыре-шесть
Чтобы предотвратить возможное выступление Турции на стороне Швеции, а если не удастся, дать ей достойный отпор, Петр всю зиму посвятил строительству в Воронеже флота, который намерен был использовать в Азовском море, а если того потребуют обстоятельства, то и в прибрежной зоне Черного. К весне большинство строившихся судов были готовы занять свое место в строю флота, и Петр решил лично произвести демонстрацию русских морских сил рядом с турецкими водами.
Десятого апреля на легкой бригантине Петр отплыл в Азов, вслед за ним тут же отправились два крупных морских корабля «Ласка» и «Шпага». Опережая их прибытие, от турецкого паши из Керчи в Константинополь понеслось срочное донесение, в котором лазутчики паши определили численность и состав русского Азовского флота в «сто галер, восемьдесят кораблей и пятьсот бастилантов малых». Полученное из Керчи донесение вызвало в столице Турции панику: Петр с умыслом взял с собой в Азов несколько запорожских старшин, приведенных не столь давно к гетману Скоропадскому сечевым куренным атаманом Данилой Сулимой, и их присутствие при особе царя дало повод слухам, что русский флот собирается высадить на берега Оттоманской империи полчища самых страшных ее врагов — гяуров-казаков.
Опасаясь подобного развития событий, правительство Порты направило в Черное море дополнительные сторожевые корабли и разведывательные галеры, турецкий флот, находившийся в Мраморном море, получил приказ как можно быстрее перебазироваться в Константинопольский порт. Не дожидаясь его прибытия, военные власти приступили к спешному вооружению торговых судов и отправке на них войск для усиления крепостей на Черном море. Боясь спровоцировать Россию на войну, султан Ахмед Третий собрал военный совет, на котором крымскому хану Девлет-Гирею строжайше было запрещено предпринимать какие-либо враждебные действия против России.
Не довольствуясь только военными мерами, Турция позаботилась и о дипломатических: великий визир потребовал от русского посла гарантий, что в отношении Турции Россия и впредь будет соблюдать все условия 30-летнего перемирия, заключенного между ними в 1700 году. Для подтверждения мирных намерений русский царь должен был прислать на имя султана свою личную грамоту.
Однако Петр с отправкой желанной султану грамоты не торопился. Он отлично понимал, что война с Россией никоим образом не входила в планы Турции. Сейчас в Южной и Центральной Европе шла война за испанское наследство между Францией и Испанией — с одной стороны, и Австрией, Англией и Голландией — с другой, в которой Турция имела собственные интересы. Поэтому ей было невыгодно появление на европейском театре боевых действий сильной шведской армии, которая могла резко повлиять на исход войны в нежелательном для Порты направлении.
Поражение Швеции в войне с Россией также мало устраивало Порту — это означало бы усиление опасной соседки в Польше и на северных берегах Азовского и Черного морей, что было крайне неприятно и грозило в будущем вылиться в соперничество с Россией за влияние на юге славянского мира и бассейне Черного моря. Самым приемлемым для Турции вариантом было затягивание войны между Швецией и Россией до их полного истощения, что устранило бы обеих из числа держав, влияющих на европейскую политику.
Конечно, требуемую грамоту от царя Петра Оттоманская империя получит, но несколько позже, когда он сочтет нужным это сделать. А покуда пусть сидят, как на раскаленных угольях, помышляя не о нападении на южные рубежи России, а о собственной безопасности, развязав Петру руки для войны с королем Карлом [93] .
93
Грамота султану была отправлена царем Петром лишь 26 июня, накануне Полтавского сражения