Полукровка (Der Halbblutling)
Шрифт:
И именно в этот момент, когда главный конструктор облегченно вздохнул, вздымающийся белый столб стал искривляться. Ракета теряла управление.
– Нет разделения!
– тревожно доложили из «мейлервагена».
В небе вспух чудовищный ком. Из него летели огненные ленточки, которые сплетались в узлы бушующего пламени. Даже сюда, под бетонные своды бункера, донесся гул. Задрожала земля. На столике с минеральной водой задребезжали пустые стаканы.
Фон Браун резко оттолкнулся от перископа, некоторое время сидел с неподвижным лицом. Где-то наверху горели сосны и плавились валуны, с тревожными воплями прошли пожарные машины, но Гейнцу ун-Герке уже
Фон Браун со злостью ударил кулаком по столу. Брызнули в стороны скрепки и карандаши.
– Успокойся, Вернер!
– спокойно сказал вставший за спиной генерального конструктора доктор Рашер.
– В конце концов, ничего страшного не произошло. Неудачный пуск - и только. Там ведь не было немецкого пилота. А славянских макак для запусков найти не так уж и трудно.
– Перестаньте, - брезгливо оборвал его фон Браун.
– Меня уже тошнит от ваших солдафонских высказываний.
Доктор Рашер пожал плечами, но спорить не стал.
– Брак в системе управления, - авторитетно заявил Рудольф.
– Вернер, мы не один час гоняли двигатели на стендах, и все было нормально.
Главный конструктор задумчиво рисовал на чистом листе бумаги чертиков.
– Какая разница, - сказал он.
– Надо все начинать сначала. Каждый узел надо проверять трижды, четырежды, столько, сколько потребуется, чтобы мы были уверены в успехе.
– Я же говорил, - вздохнул Рудольф.
– Нельзя было пускать первым водолаза, воздух его не принял.
Ганс узнал о гибели ун-Герке в этот же день. Скрывать крушение было глупо - новости в островном гарнизоне расходятся быстро. Да и взрыв почти на старте видели многие. Может быть, именно поэтому генерал Дорнбергер сам пришел к ун-Леббелю. В парадном мундире, с орденской колодкой на груди.
Вошел без стука, взмахом руки остановил вскочившего Ганса, сел верхом на стул, прикусив нижнюю губу. Снял фуражку, открывая высокий, с залысинами лоб.
– Такие дела, солдат, - сказал он мрачно.
– Запуск был неудачным. Ты слышал?
– Трудно было не услышать, - кивнул Ганс, садясь на постели.
– Он был хорошим солдатом, - генерал не смотрел Гансу в глаза.
– Две бронзовые медали «За храбрость», «Железный крест» говорят за себя. Ты знал о его наградах?
– О наградах мы не говорили.
– Волнение генерала передалось и ун-Леббелю, но Ганс старался держать себя в руках.
– Он немного рассказывал об операциях, в которых участвовал.
– Скромность украшает хорошего бойца, - сказал Дорнбергер.
– Трусишь?
– Немного есть, - признался Ганс.
– Это вроде танка на обкатке - страшно, а убежать нельзя.
– Молодец, - серьезно признал генерал.
– Отдохни. Успокой нервы. Сходи к женщине. Выпей, если будет желание. Страх приходит помимо воли, но его можно перебороть.
Он посидел, глядя в окно. Надел фуражку и встал.
– Хорошо держишься. Это прекрасно. Нам всем надо хорошо держаться. Выпей, Ганс. Алкоголь прекрасно растормаживает нервную систему. Сразу становится легче.
– Я не пью, - сказал ун-Леббель.
– Иногда правилами стоит пренебречь, - кивнул генерал.
– Но мне нравится твоя выдержка.
В дверях Дорнбергер остановился.
– Знаешь, - сказал он.
– Иногда мне кажется, что мы черти, штурмующие небеса. Но ангелы стоят на страже небес, они просто сбивают чертей, не давая им набрать высоту.
Он ушел.
Ганс ун-Леббель долго
Следующим был он.
«Славянская макака», - с неожиданным горьким сарказмом подумал ун-Леббель.
Никогда его не интересовало собственное происхождение. Он был сыном рейха. А теперь словно какая-то трещинка образовалась в сознании, и эта трещинка не зарастала, она все ширилась. Ун-Леббель гнал от себя плохие мысли. Солдат не должен думать, на то у него есть отцы-командиры. Солдат должен исполнять свой долг перед фюрером и Германией. Долг крови.
Но теперь ему хотелось заглянуть в прошлое - неужели и в самом деле кто-то из его родителей был славянского происхождения: человек расы, обреченной на подчинение и покорность. Ганс немало повидал их во время службы в Северной Казакии. Ленивые, неторопливые в движениях, неспособные к наукам и обожающие играть в свободное время на гармошке - музыкальном инструменте, похожем на аккордеон, - лузгающие вечерами семечки, устраивающие драки улица на улицу и село на село, русские всегда казались ему безнадежно отставшими от передовых европейских наций.
Странно было даже подумать, что он, ун-Леббель, является потомком кого-то из них.
Странно и стыдно.
А еще через день это подозрение получило неожиданное подтверждение.
Они с Барбарой пошли к морю.
Искупавшись, Барбара заторопилась - ей надо было отоварить продовольственные карточки, выданные в «веселом домике». Сама она сейчас в продуктах не нуждалась - ун-Леббель получал все необходимое по заранее оформленным заказам. Но Барбара отдавала продукты своим недоедающим подругам. Девочки из «веселого домика» ей завидовали - она принадлежала единственному мужчине. Им же порой приходилось обслуживать несколько клиентов за вечер. Особенно бесцеремонно вели себя парни из охраны, жадные до бесплатных развлечений.
Барбара ушла, а Ганс остался нежиться под неярким северным солнцем, которое, впрочем, грело в это лето как никогда.
Накануне на остров приехал обергруппенфюрер Эрнст Кальтенбруннер. Это был широкоплечий старик двухметрового роста с рваными шрамами на грубом неулыбчивом лице. Он был руководителем СД, и на остров его привели вопросы государственной безопасности.
Возможно, кого-то в министерстве испугала болтливость доктора Мезлиха.
Говорил Кальтенбруннер на ужасном венском диалекте, проглатывая окончания слов, отчего его речь казалась невнятной. Он много курил, в основном - трофейный «Кэмел» с желтым верблюдом на пачке. Сигарету он никогда не выкуривал до конца, а неожиданно посреди разговора тушил ее пальцами и засовывал окурок в пачку, чтобы через несколько минут вновь достать его и прикурить от зажигалки, выполненной из гильзы крупнокалиберного пулемета. Ганс никогда не видел подобных зажигалок. Беседовавший с каждым из них Кальтенбруннер заметил любопытство юноши, подкинул зажигалку на широкой ладони и любезно пояснил: