Полукровка. Крест обретенный
Шрифт:
— Моя тетя… — вслух задумалась Самсут. — Интересно, похожа ли на маму?
— Если вы похожи на свою мать, то могу решительно уверить, что не похожа. Дочь, увы, получилась еще страшнее мамаши — посмотрите.
Шарен достал из другой папки фотографию, и Самсут искренне пожалела изображенную на ней девушку. Такое убожище можно было придумать только нарочно.
«Наверное, сам Бог сжалился над ней и, в конце концов, утопил, — не очень-то милосердно подумала Самсут и тут же одернула себя. — Но ведь так вдруг взяла и пресеклась целая семья, и бедный старик
— Старик Топэн умер скоро после рождения Флоранс и не увидел всего этого безобразия, — словно читая ее мысли, пояснил Шарен. — Таким образом, наследников первой очереди не осталось.
— Так в чем же тогда дело? — вздохнула Самсут, которой вдруг порядком надоела и эта беседа, и сам лощеный Шарен, и даже перспектива оказаться наследницей богатой, но на самом деле несчастной семьи. Она откровенно посмотрела сначала на часы, затем на дверь.
Адвокат снисходительно улыбнулся, будто снисходя к шалости маленькой девочки.
— Дело прежде всего, мадам! К тому же, всё равно я дал распоряжение не пускать сюда этих вертихвосток, пока мы не закончим. Тот, кто торопится, чаще всего опаздывает… К делу, мадам. К делу. Итак, кровных родственников не осталось, но существуют ведь и иные. В нашем случае это — муж Флоранс.
— Она тоже умудрилась выйти замуж за какого-нибудь славянского героя? Или за африканского?
— Если бы, мадам, если бы! Флоранс оказалась не только пострашнее мамаши, но и поухватистей: ее избранником стал граф Огюст Жиль Вернон де Шанси де Рец!!!
Это имя Шарену не пришлось повторять дважды, ибо оно произвело на Самсут впечатление, несравнимое с тем, что вызвало упоминание Топэна. На бывшую бедную петербургскую учительницу так и повеяло Дюма, Бальзаком и Мопассаном, вместе взятыми… Впрочем, в это литературное благозвучие тут же вкралась какая-то тревожная нотка. Кажется, было в истории связано с этой фамилией что-то нехорошее, но что — неискушенная во французской истории Самсут вспомнить никак не могла. На ум ей пришла только одна, неизвестно откуда выскочившая строчка:
— В альбоме старом Жиль де Реца… — задумчиво произнесла она.
— Да-да, именно потомок того самого Жиль де Реца, — снова пугая ее своей цепкой внимательностью к каждой мелочи, сообщил Шарен.
Самсут из гордости сразу же сделала важное лицо, говорившее, что она все прекрасно знает и понимает. И адвокат продолжил:
— Но тут, слава Богу, они оказались подходящей парой: граф тоже не блистал красотой, добавив к прелестям супруги свою хромоту и кривобокость. Его фотографии у меня, к сожалению, нет, поскольку граф уже давно ведет исключительно замкнутый образ жизни в одном из своих замков в окрестностях Парижа… В свете не появляется, в печати тоже. С Флоранс они прожили всего несколько месяцев, и она сбежала от него, как ошпаренная. Ну, вы понимаете… — Шарен сделал значительное лицо, и Самсут в ответ тоже важно кивнула, хотя на самом деле и не поняла
— Значит, теперь все отойдет этому затворнику-графу?
— Нет, не всё. Половина в лучшем случае. У нас есть возможность доказать несостоятельность брака или его фиктивность. К тому же срок давности… Но это уже вас не касается, — вдруг оборвал он сам себя. — Итак, времени у нас немного. Поэтому теперь позвольте мне задать вам несколько вопросов. Во-первых, где сейчас ваша мать, и как быстро можно будет доставить сюда ее и ее документы? Я имею в виду свидетельство о рождении, об усыновлении, архивные материалы.
Самсут растерялась.
— Честно говоря, я вообще сомневаюсь, чтобы они где-то были. Наверное, украинская бабушка Аграфена их все уничтожила… А мама с Ваном сейчас в Ставище…
— Ставишче? А где это, поточнее?!
— Ставище. Это такая… такое место на Полтавщине… Только туда автобус ходит из райцентра раз в неделю. Да и то неизвестно, пойдет ли?
— То есть, дорога становится непроходимой? — понимающе уточнил Шарен.
— При чем тут дорога? — удивилась Самсут. — Дорога как была трясучка грейдерная, так и остается. А просто он то ходит, то не ходит. Мало ли, водитель заболел. Или у него нет настроения. Так что этого никто не знает до самой последней минуты.
Теперь, наконец, настал черед растеряться и адвоката.
— Но почта, телеграф, телефон?
— Ой, что вы, издеваетесь? — почти с обидой, впрочем, смешанной с некоей гордостью, возмутилась Самсут. — Какая почта? Какой телефон?! Ближайшее почтовое отделение в Курвихе, за семь километров… Туда даже срочные телеграммы-молнии приносят хорошо если на третий день… А телефон на этой почте тоже может запросто не работать. Или город связи не дает, или еще что-нибудь.
— А в самих… Стависчах?
— Где? У белки в дупле, что ли?
— А мобильная связь? — из последних сил старался держаться Шарен.
— Мобильная? — Самсут звонко рассмеялась. — Мобильная! Вот насмешили! Я думаю, там о ней только слышали. В лучшем случае — видели по телевизору.
— Вы решительно смеетесь надо мной, мадам! — рассердился Шарен. — А в нашем случае это неуместно. Время не ждет. Граф, я думаю, тоже.
— Но что же я могу сделать?! Я говорю вам чистую правду! Всё вместе — с извещением мамы, ее приездом и поисками документов, если они только есть, — займет никак не меньше нескольких месяцев.
— Что-о-о? — Шарен простонал и откинулся в кресле так, что Самсут показалось, будто ему стало плохо. — Дереник съест меня с потрохами… К тому же завтра у нас встреча с Оливье, и на руках у меня должны быть все козыри!..
— Извините, но всё, что я могу сейчас сделать — дать вам все наши координаты. На Украине и в Питере. — Самсут старательно продиктовала все адреса и возможные телефоны. Вспомнив даже номер своей жилконторы с паспортным столом. — А кто такой Оливье?