Полукровка
Шрифт:
Корабельная койка, маленький столик, явно самодельный, с неровными следами сварки на боку, и куча коробок в углу и под стенами – вот все, что есть в доме Мира Ран Шфархова.
– Вот как ты живешь, – хмыкнул Степаныч.
– Ты ожидал чего-то экзотического? – насмешливо поинтересовался ханн.
– Не знаю, – Степаныч пожал плечами. – Скажи лучше, как твои планы.
– Плохо, – помрачнел Мира Ран Шфархов. – Всё без толку. Садитесь, что ли. Вон, на коробки.
Степаныч сел, вытянул ноги и примирительно сказал:
– Что ж, мы этого и ждали.
– Ждали! –
Степаныч снова пожал плечами. И спросил:
– Ран, что за катастрофа с муравьями?
– Никто толком не знает. Они спятили. Начали кромсать друг друга почем зря. Разгромили собственный космопорт, кто не успел улететь… в ошметки. Совершенно без повода, без причины. Болтали, что похоже на утечку в их биолабораториях, будто бы они разрабатывали что-то такое. Только если так, утечка должна была произойти одновременно во всех гнездах, а это, сам понимаешь…
– Занятно… значит, везде одновременно? Люди в таких случаях ищут, кому это выгодно.
Ран фыркнул:
– Всем или никому, как посмотреть. И потом, Илья Степаныч, выгода – она для людей одна, для нас – другая, а, скажем, для камнегрызов – и вовсе не угадаешь…
– Ты прав, конечно, – кивнул Степаныч. – Но, Ран, если когда-нибудь мы выберемся отсюда, ты сможешь сам понять, кому выгодно было убрать муравьев. Знаешь, как? Просто посмотри, кто воспользовался новыми обстоятельствами лучше и быстрее других.
– Может быть, – ханн зевнул, клацнул клыками. – А почему ты спросил?
– Ран, когда это было?
– Года два назад.
– А я здесь больше трех. Для меня это новость, Ран, а я всегда трепетно относился к новостям.
– Подожди, Илья Степаныч! А откуда ты узнал?
– Один из ее проблесков, – кивнул в мою сторону Степаныч. – У меня такое чувство, что к нам в руки попала шкатулка с секретом. Подобрать бы ключик… Альо, ты только не обижайся.
– Я и сама не прочь подобрать ключик, – фыркнула я. И меня снова «ударили». Сильно. Так сильно, что какая-то часть происходящего выпала из моего сознания. Степаныч держал меня за плечи, а Ран отпаивал сливками (откуда он взял здесь сливки, подумала еще я), но я здесь и не здесь, как сквозь туман… нет, как сквозь свет! Яркий, слепящий свет. И голос, разрывающий голову болью:
Ты никто… никто… никто… ПРАХ ИЗ ПРАХА!
– Прах из праха, – шепчу сквозь слезы, – пыль под ногами… никто…
Запомни это! Больше тебе нечего помнить! ТОЛЬКО ЭТО!
– Только это, – покорно согласилась я.
– Зря ты с ней связался, Илья Степаныч, – тихо сказал ханн. – Они не отпустят ее.
– Но ведь что-то за этим есть? – так же тихо возразил Степаныч.
– Что-то есть, – согласился ханн. Ханн…
– Мира Ран Шфархов, – прошептала я. – Мира Ран Шфархов, я не ошиблась?
– Ты не ошиблась, – сухо подтвердил ханн.
– Пожалуйста… скажи еще раз, кто я? Пожалуйста. Ты знаешь… я тоже хочу знать…
Степаныч и Мира Ран Шфархов быстро переглянулись.
– Ты была свободным капитаном, – с ледяным спокойствием сказал ханн. – Зико Альо Мралла, капитан Три Звездочки.
Прах из праха, ты не смеешь помнить! Ты – никто! Пыль под ногами, сдохнешь в муках и сгниешь в отбросах! Память – слишком большая роскошь для тебя.
– НЕТ! – Не знаю, что я хотела сказать этим «нет». Ничего, наверное. Просто боль потребовала выхода.
Да! – В голове у меня словно зазвенел серебряный колокольчик. – Да, да, да! Все в воле Повелителей, вот единственное, что ты вправе помнить. Воля Повелителен ведет тебя, воля Повелителей – твой смысл и твоя цель. И ничего кроме!
– Нет, – плакала я. Да, да, да, да…
Ухо дергала боль. Я подняла руку и нащупала повязку.
– Не трогай, – кто-то схватил меня за руку мертвой хваткой. – Собьешь.
– Была ты Альо Паленые Усы, – это уже другой голос, – а станешь Альо Рваное Ухо.
Я разлепила глаза. Двое. Человек и ханн.
– Что… – а это? Это мой такой голос? Мой?! Что со мной?
– Что… ухо себе разорвала. Не помнишь?
Помнить? Что я должна помнить?
– Свет… и больно, так больно… что это было?
– Это было… – Ханн смотрел на меня оценивающе и… с уважением, что ли? – Может быть, это было наказание. Или напоминание. Или предупреждение. Ну, как ни назови, смысл не меняется.
– За что? – прошептала я.
– За упрямство, я так думаю. Слишком ты настойчиво расспрашивала о себе. «Кто я? Я хочу знать». Ну, вот и всыпали тебе за твое «хочу знать».
Кто я? Никто. Прах из праха, пыль под ногами…
– Ты молодец, Альо. На, попей, – ханн протянул мне пакет сливок. – Станет легче.
– Спасибо, – я запнулась, глядя на ханна. Ханнская благодарность должна включать имя. Обязательно. Иначе это не благодарность, а оскорбление. Но я же знаю его имя? Мне кажется, знаю… да, конечно! – Спасибо, Мира Ран Шфархов.
– Крепкий орешек, – тихо сказал человек… Степаныч, вспомнила я. Степаныч. Мира Ран Шфархов. Зико Альо Мралла. Это я – Зико Альо Мралла, капитан Три Звездочки. Я. Я вспомнила весь наш разговор. И испугалась. Что бы это ни было – наказание, предупреждение или еще что… что бы это ни было, я совсем не хочу повторения. Значит… ладно, больше никаких вопросов.
– Да, – согласился ханн. – Мне стыдно за мой народ. Таких, как эта полукровка, в нашем поселке не нашлось.
– А говорил, зря, – протянул Степаныч.
– И сейчас скажу. Скользкая дорожка, так у вас говорят, кажется?
– У нас еще говорят: кто не рискует, тот не пьет шампанского.
Я наслаждалась сливками, вполуха слушала их беззлобную пикировку. И вспоминала. Я помнила встречу с ханном. Дорогу в город. Поселок. Я помнила, хоть и смутно, как Яся с Мариком нашли меня. Но дальше-дальше только свет, тот самый слепящий свет, который несет с собой страх, и боль, и чужой голос, в голове. Мне кажется – стоит вглядеться в этот свет, и он расступится. И я разгляжу то, что было со мной раньше. Но… я не хочу вглядываться. Я стерпела бы боль, но страх… слепящий страх, и ледяная безнадежность, и отчаяние… их я боюсь.