Полуостров Сталинград
Шрифт:
События, отражаемые в докладах.
В районе Граево примерно за километр от железки влево и вправо раздаются сдавленные хрипы уничтожаемых немецких постов. Разведчики строго исполняют приказ не шуметь. И две группы потихоньку стягиваются к дороге.
Операция, во многих местах сразу, началась одновременно и днём. Ночью лучше слышно, ночью традиционно ждёшь неожиданного нападения. Днём посты более расслаблены, хоть и меньше хочется спать. Но нет такого страха, который мешает безмятежному сну ночью. Поэтому всё началось после обеда у фрицев, когда сытный обед располагает к беспечному покою.
Аккуратно берётся под контроль железная дорога через границу. Говорливые языки подробно рассказывают, где заложены мины. Сапёры принимаются за работу.
Через полтора часа кое-где раздаются выстрелы, одиночные и пулемётные. Днём это обычный шум, особо командование внимания не обращает. Шквального-то огня, который может свидетельствовать о попытке серьёзной атаки, нет.
Генерал Павлов.
Награжу всех, кто бесшумно обеспечил переход через границу и почти бескровное взятие немецких позиций на обширном участке.
Уже позже, внимательно изучая доклады, поражался беспечности немцев. Разве так можно? Война ведь идёт, и разве мой фронт не убедил, что это война с серьёзным и опасным противником?
Надо на ус намотать. Идиота ошибки не учат, дурак учится на своих, а умный на чужих. Хочу быть умным, это, в конце концов, моя генеральская обязанность.
Человеческая психология непобедима. Три месяца спокойствия усыпят кого угодно и неизбежно. Прошла бы ещё пара месяцев и солдаты обеих сторон контрабандную торговлю организовали бы. Сувенирами бы обменивались. Это генштабисты прекрасно осознают стратегическую угрозу и, одновременно, уязвимость выступа. Многие офицеры понимают. А рядовые изо дня в день, из месяца в месяц тупо прохлаждаются и поневоле преисполняются уверенностью, что так будет всегда. Фатальная и неизбежная ловушка для человеческого сознания.
Завернул как-то по ходу жизни докладную одного комполка. Тот заподозрил и справедливо заподозрил, что один из снайперов намеренно мазал, когда ему на прицел попадался вражеский солдат. Игрался, запугивал. И, наверное, ржал, как конь, когда тот впадал в панику и зайчиком метался по кустам. Завернул обратно с резолюцией «Объявить благодарность от командования с занесением в личное дело за усыпление бдительности противника». Представил физиономию того комполка и сам ржал. Но я прав, сейчас уже нет никаких сомнений. Все эти охранные части и лёгкие дивизии взяли тёпленькими.
Весёлый снайпер наверняка не понимает, что поступал согласно секретным замыслам командующего фронтом. Хоть и баловался на войне, что вообще-то не допустимо, но случайно попал в струю.
Таких мелочей, я уверен, было великое множество. Всё это и создало нынешнее положение, когда немецкий фронт уничтожен на протяжении многих десятков километров, когда у Граево готовится к переходу на территорию Восточной Пруссии мой любимый тяжёлый бронепоезд «Геката», через Неман по понтонному мосту идут полки 3-ей армии и готовяться переходить границу сотни танков.
И скоро, очень скоро сбудется ещё одна моя маленькая мечта, которую не удалось реализовать в самом начале войны. Срезать Сувалкинский выступ, как ненужный аппендикс.
21 сентября, воскресенье, время 23:05.
Минск, штаб Западного фронта.
Просмотрев свежие доклады, верчу в руках фотографии бомбёжки Берлина. Не, такой коленкор нам не нужен. Парочка из них сгодится, как иллюстрация к победной реляции в газете. Но для кое-каких целей никак. Уж больно мутные и неразборчивые. Берусь за телефон.
— Штаб Рычагова дайте…
Через минуту.
— О, Паша, ты не спишь? Удачно я тебя поймал. Слушай, Паша. Нужен ещё один рейд на Берлин. Нет-нет, без бомбёжек…
Объясняю, для чего. Для чётких и ясных фотоснимков, конечно. Оно и для доказательств подвига наших лётчиков неплохо и газетчики в неистовство от восторга придут.
— Не хочется мне ТБ посылать, но если никак…
— Так Як-7 пошлём, — у Паши ответ будто заготовлен.
— А какая у него дальность? Семьсот километров? Не долетит. Туда-обратно — тыща триста, с запасом полторы.
— Не боись, Дмитрий Григорич. Есть возможность дополнительные баки поставить. Одну пару мы уже модернизировали. Боезапас пришлось уменьшить и пулемёты снять.
— Зачем? — Я не против, но мне интересно.
— Так ваш приказ исполнить, выследить фрицев до посадки на аэродром. Так-то у истребителей горючки не хватает, а с двойным запасом…
— Какая дальность?
— Тысяча четыреста пятьдесят километров. Как-то так.
— Тогда с утра и отправляй эту двойку. Подстраховать не забудь и ВНОС предупредить.
Кладу трубку. Это важный вопрос. Настолько, что всерьёз обдумываю наградить лётчиков той же звездой Героя. Если справятся. Хотя посмотрим, ордена-то им точно будут.
Когда воинство фон Бока увидит, что мы делаем с их столицей, задору у них поубавится, это точно. Осознают, наконец, что у противника тоже есть зубы. И длинные лапы с огромными когтями, что способны дотянутся до самого Берлина.
Потягиваюсь на стуле, зеваю. Пойду-ка я спать, за день столько всего было, что даже в военное время на неделю хватило бы.
Окончание главы 17.
Глава 18. Железный прибой
22 сентября, понедельник, время 09:50.
Берлин, правительственный квартал.
Пожары затушили быстро. Сейчас сводные рабочие отряды, сформированные из старших членов гитлерюгенда, муниципальных работников и добровольцев, разбирают завалы. Проезжую часть прилегающих улиц уже расчистили. То и дело, трудолюбиво взрёвывая моторами, отъезжают грузовики с битым кирпичом, кусками бетона и прочим мусором. Работа спорится. Ибо орднунг. Дранг нах остен, самой собой, но первым делом — орднунг.