Поляна №3 (9), август 2014
Шрифт:
Мамалыга (думали псевдоним, оказалось – фамилия) работала учительницей русского языка в ПТУ. Низшее-высшее учебное заведение. Поработала и решила, что в газетах больше заработает. Оказалась, кстати, права. Один раз мы ее пожалели и приняли статью. А потом оказалось, что в другой газете точно такой же текст вышел. С тех пор поставили шлагбаум. Но Мамалыга прет. Настырная женщина. На этот раз уселась в уголке кабинета и никак не хотела уходить.
Костя Старыш даже не выдержал: «Молю, – говорит, прямо при ней, – Володя, выгони эту женщину». Но я студент – и пока не умею так. Поэтому прочитал ему в утешение свою «иголку» – текст рубрики.
Но тогда посмеялись. А Мамалыга все не уходит. Сидит, и глаза жалобные. Я бы взял статью, конечно, положил бы на карниз, чтоб не пыльно было, но – нельзя. Коготок увязнет, птица издохнет. Затерроризирует. Так-то.
Часа через полтора все-таки не выдержала – ушла. На следующий день дочь прислала с той же статьей. Симпатичная дочь. Улыбчивая. Красивая. Но – нельзя. Коготок и все такое. А жаль.
Ушла она как раз в обед. А на трапезу в буфете были черствые ушки, салат из свежей капусты, котлеты, сметана и сок. Да, без спиртного. Мы днем принципиально не пили. Назло всем, и жизни тоже. Но когда темнело, пили. Принципиально.
В общем, все было желтым, Старыш ушел, сказал, вечером придет, поэтому мне стало скучно и я поехал в морг. Тем более, что редактор давно точил на меня свои временем спиленные зубы. За леность. Зря. Просто период такой был. Творческого кризиса. А он нет, чтобы понять, все только кричал и ногами топал, и я тогда подумал, что первый раз в жизни вижу топающего от гнева человека.
Но материал был нужен, поэтому я и поехал. Встречал меня старик – директор судебной медицинской экспертизы. Полчаса в кабинете своем, холодном, кстати, как морг (но тот – этажом ниже), директор мне жаловался на плохое финансирование. А я держал в руках фотоаппарат и думал, когда же мы спустимся. Фотограф не поехал, он слабонервный. А мне все равно.
Спустились. Только тогда я заметил, что у старика руки – здоровущие, мясницкие. И поежился. Но это, наверное, от холода, потому что в морге не топили. Думаю, и сейчас не топят.
В коридоре спали люди. Но директор мне объяснил, что это замерзшие насмерть бомжи, которых складывают в коридоре из-за нехватки места в основном помещении. «То ли дело – Рига, – мечтательно сказал врач, – у них там морг на девятьсот мест, а у нас»… И рукой махнул. Мне почему-то расхотелось в Ригу, хотя мой папа там на съезде комсомольцев был и даже привез медаль участника съезда. Мы ее с братом потом карандашом разрисовали, так же, как и медаль ликвидатора чернобыльской аварии. А до «Десятилетия службы в Вооруженных Силах СССР» руки не дошли.
Потом мы зашли в помещение, и я ничего не почувствовал. А симпатичная медсестра поливала водой из шланга желтое тело на столе. И тут желтое, подумал я. Врач спросил, не нужен ли мне нашатырь. Я отказался – совершенно зря, потом два дня запах чувствовал. Они начали это желтое тело вскрывать, и я поспешил в коридор. После того, как снимки сделал, конечно. Потом отфотографировал мертвеца с огнестрельными ранениями, подумал, что редактор останется доволен, и попрощался. Старик-директор решил, что я о проблемах морга напишу, деньги и тому подобное – я его разуверять не стал. Хоть и понимал, что вход мне туда отныне заказан. Выйдет такой вот «кровавый разворот», старик подумает, что я за «жареными» фактами погнался – правильно, кстати, подумает, и обидится. Ничего.
Если хочешь написать хороший материал, ко всему, и в первую очередь, к людям, нужно относиться как к нефтяной скважине с малым запасом нефти. Которую за день выкачать можно – если есть такие, конечно. Так и человека надо выкачать, или факт, и больше к ним не возвращаться.
Из морга я поехал в университет, так и не смог там поесть в буфете и выспался на лекции. Сна не помню, только соседка толкнула, чтобы не похрапывал. Ну их всех – так я устроен, и мои носовые перегородки долбанные, храплю и все.
Купил бутылку водки в «Ниневии» у наркомана-продавца, попросил тщательно завернуть в плотную бумагу. Подумал и взял еще одну – для охраны. Все равно поймут, что выпивку купил, и не отвяжутся уже. Но охрана в Доме печати хорошая. За полночь пускают.
К девушке я так и не поехал. Хотя заранее шоколадку для нее купил. Все еще думал – этично будет или нет предложить ее, эту шоколадку? Подумает еще, за шоколадку переспать хочу. А не предложить – тоже нехорошо, совсем знаков внимания не оказываю. На цветы денег не было. Семнадцать лет, господи…
Но все равно – морг, запах, идти после такого никуда не хочется, поэтому спрессовавшийся в кармане шоколад я развернул и съел, тщательно зажав ноздри.
Отдал бутылку охранникам, и поднялся на второй этаж. В кабинете был уже Старыш. Часа полтора писали, и от грохота старых машинок воздух дребезжал.
Потом открыли водку. Зашла соседка из «Тинеретула». На прошлой неделе ее чуть было не трахнул фотограф из «Фотоартсалона», но она сказала, что нельзя, месячные. Нацисты нацистами, а выпить тоже хочется. Мы не жадничали, тем более, что в кабинете было еще вино. Настроение у меня было скверным. Верстали газету, приходилось подниматься на четвертый этаж, «проследить за верстальщиками». Так редактор велел. Но в верстке-то я не разбирался. Поэтому поднимался – меня слали на фиг, я благодарил и спускался. Потом обленился, звонить стал. Через час они перестали трубку поднимать.
Старыш ушел рано – высыпаться. Нацистка тоже ушла. Ее дома муж ждал. Обломила. Хоть я ни на что такое и не рассчитывал – старовата была, лет двадцати трех. А мне недавно семнадцать исполнилось, в связи с чем друзья – наставники по редакции хором исполнили песню «Нас водила молодость в сабельный поход». Но – ушла, хоть могла и посидеть немного. Я бы к ней поприставал. Но если домой торопится – приставать скучно. Перед уходом Старыш взял мое одеяло и отнес его в другую какую-то нацистскую шарашку, «Цару», что ли. Прикрыть ее в доску пьяного редактора, который спит на полу. Мне было не жалко, я собирался писать всю ночь.
Отписал две тысячи строк – половину забраковал и остался доволен. Хоть и знал, что завтра еще половину выкину. Вытащил последний лист из машинки, сощурился – плохо видно было. Только взял карандаш, как дверь открылась. Зашел мужик, на инженера почему-то похожий, советского, в брюках, рубашке, свитере вязаном, с сумкой. Туфли плохие. Хоть и у меня не лучше. Достал лист журнальный, протянул. Я подумал – ну вот, еще один псих на мою голову. И увидел – на листе нарисован огромный черный паук. Чернилами.