Поляна №3 (9), август 2014
Шрифт:
Но продолжаю.
Мы с Патрицией договорились встретиться в холле вечером и пойти обедать. Никогда я так тщательно не одевался к обеду, никогда у меня не было такого поющего на самых верхних нотах настроения. Патриция была одета в тесное голубое платье, делающее ее тонкую фигуру текущей, словно струя воды. Она бросила на меня странно хитрый взгляд, наверное, потому, что рядом с ней стоял мужчина, тот самый ирландец, о котором я уже упоминал.
– Знакомьтесь, Лэд, – сухо произнесла она. – Мой муж сэр Шон Бакли. Шон, это мой новый друг мистер Лэд. Он из России.
Я пожал вялую
– Мистер Лэд, Шон не будет ужинать с нами. Он ужинает в городе и возвращается поздно. Вам придется скрашивать мое одиночество. – Тон ее был все таким же замороженным, а фразы отрывистыми.
– Да, у меня свои привычки, – одними губами улыбнулся Шон. – Я откланиваюсь. Приятного вечера, мистер Лэд. До встречи, любимая.
Я не буду описывать наш первый ужин с Патрицией, замечу только, что говорили мы обо всем и ни о чем, танцевали, и я чувствовал токи ее напряженного тела, близко видел белую, светящуюся кожу, касался лбом ее лба. С последними аккордами мелодии Френсиса Лея, под которую свершился наш первый и последний танец, она на мгновение, на секунду, привстала на носки и коснулась губами моих губ. Может, мне это только показалось или правда было, не помню. Знаю лишь, что когда мы вернулись за столик, я положил ладонь на ее прохладную кисть, и она не отдернула руку, а пристально посмотрела мне в глаза, чуть улыбнувшись.
Утром мы встретились на пляже, и часы потекли, сливаясь в поток времени, несущий тебя головокружительно быстро, когда живешь в нем, и очень медленный, когда в нем умираешь. Скажу сразу, что все было очень пристойно, неприличной была лишь близость душ наших, которая для людей с обязательствами хуже предательства, хуже пощечины, хуже похотливого секса в снятом на ночь грязном номере заштатного мотеля. Я не мог без нее, она не могла без меня, вот что оказалось настоящей изменой. Но меня совершенно не мучили угрызения совести, а муж Патриции предавался курортным радостям и, как казалось, не интересовался женой.
Однажды мы пошли купаться очень поздним вечером. Беззвучная темнота пляжа незаметно перетекала в шелестящую темноту океана, далеко позади тускло переливались огни отеля, и доносилась чуть слышная музыка, звучала та же мелодия, под которую мы танцевали. Патриция сбросила халат, осталась в купальнике. Ее трудно было различить в свете тусклых фонариков, обозначавших расставленные шезлонги. Я почувствовал, что она подошла ко мне очень близко, взяла мои пальцы в свои ладони. Потом внезапно сбросила лифчик и прижалась ко мне острыми грудями. Губы наши соприкоснулись, поцелуй был длительным, влажным, я положил руки на ее спину, но она вдруг оттолкнула меня.
– Что, Патриция? – прошептал я, боясь нарушить тишину. – Что?
– Я хочу тебя, Лэд, – тоже шепотом ответила она. – Очень хочу тебя. Но это не должно случиться, потому что тогда все изменится. Секс будет лишним. Как иногда бывает лишним последний бокал вина, который ничего не портит, но делает реальность другой. Мы не должны…
Да, мы были не должны. Хрупкая конструкция, сама собой возникшая из случайностей, тем не менее, существовала, несмотря на всю нереальность, из которой возникла. Она могла быть сломана даже легчайшим неловким движением. Бывает так, что близость нетелесная, совершенно эфемерная вроде бы, является самоценной без близости телесной, да, бывает. Секс и стал бы тем лишним бокалом вина, который превратил бы нечто, доселе неизведанное мною, в потную, одышливую и стыдную историю, которых и так имелось у меня немало.
Через два дня я должен был улетать в Дюссельдорф, ждала работа, от которой отказаться было никак невозможно. Впереди маячило неизбежное прощание, оттягивать его не имело смысла, но я в глубине души надеялся услышать от нее слова… не знаю какие, но надеялся. Я предложил Патриции поехать в небольшой, но очень дорогой ресторан в отеле «Кемпински», он славился прекрасной живой музыкой и хорошей кухней. Нас проводили на открытую веранду, усадили за столик прямо у перил, так что перед нами был только океан. Официант зажег свечу, кроме нее ничто не рассеивало темноту, для того, чтобы прочитать меню, нам дали два фонарика. Посетителей почти не было. Я обратил внимание на то, что рояль закрыт. На мой вопрос официант ответил, что музыки сегодня не будет, кажется, он сказал о болезни пианиста. Принесли напитки, Патриция пила сухой «Мартини» с оливкой, я испоганил начало ужина русской водкой на голодный желудок. Молчали. Патриция заговорила первой:
– Лэд, я не буду тебе звонить. Прости.
Я понял ее, но все же спросил:
– Почему?
– Ты ни разу не сказал, что любишь меня.
– Ты тоже.
Она опустила голову. А я не понимал, что происходит. Мне хотелось вернуть время назад и никогда не помнить, что встретил ее в этом проклятущем отпуске, сломавшим не мою жизнь, нет, вдребезги разбившем моих неправильных глиняных богов. А как жить, если боги повержены, разбиты и осколки валяются у твоих ног? Что я буду делать без этой маленькой женщины из чужого мира, законов которого я не знаю и не могу знать?
Я встал из-за стола и подошел к роялю. Посмотрел на мэтра, застывшего у входа, он мелко закивал головой. Я откинул крышку, пробежал пальцами по клавишам. Заиграл мелодию «Прощального ужина» Вертинского. Я играл и думал…
«Мы пригласили тишину…». Нам не о чем говорить, потому что впереди нет ничего…. Вот и тишина…
«Они, как яркие огни, горят в моем ненастье…». Такое ненастье, как у меня, – лучше уж удавиться…
«Благодарю вас за любовь, похожую на муки…». А любовь ли это, или бледный отблеск неприкаянного одиночества…
«За упоительную власть пленительного тела…». Лучше бы секс, только секс и ничего кроме секса, не было бы так больно…
«Я поднимаю свой бокал за неизбежность смены». Смены чего? Привычек, взглядов, натуры, самой жизни, чего? Да, это случится…. Наверное.
«Я не завидую тому, кто вас там ждет, тоскует…». Неправда, господин Вертинский, завидую, еще как завидую, по-черному, только не хочу думать об этом…
«Я знаю, я совсем не тот, кто вам для счастья нужен, а он иной…». Тоже не соглашусь, я, может, как раз тот и есть, впрочем, не знаю…