Поляна №4 (6), ноябрь 2013
Шрифт:
– И обратно горячку гонишь, – улыбнулся дед. – Ты спомни, что ведь зря поехал-то! Что ведь уже второй год здеся, уже знашь, что апосля штиля беспременно шелоник задует, и беспременно со льдом. И кого в таку погоду море прихватит – тока Богу молись! Нет – поехал! Думал: «проскочу!» А не в тойду пошло! И как те лоб о скалу не разбило? Как ты в сырой тундре огонь добыл – то щасте твое. Тока в другорядь не пытай судьбу, не лезь на рожон. Спомни меня, деда старого, и живи потихонько с плеродой в ладу.
Я знаю: к завтрему ветер перекинетси. Под парусом пришел,
– И вы разгорячились, Поликарпыч! – Сашка крепко пожал широкую дедову ладонь и глянул в голубые глаза. – И почему «пришел», «уйду»? Ведь на лодке. Значит, надо «приплыл», «отплыву».
– Утка плават, моряк по морю ходит! – сказал дед, как отрезал. – У мине надысь геолуги стояли, дак оне говорят: сначала был окиян, и в Библии так прописано. Неначе первы люди по воде ходили, покуль их грех не огруз. А потома-ка лодки придумали, а слово осталось. Так и досе говорим отец наших в память. Дай-ка спомню… – Полукарпыч отставил пилу в сторону и щелкнул в воздухе пальцами. – Вот! Кто пришел на землю жить, должен по морю ходить!
– Это ваши стихи? – Гарт не мог скрыть своего удивления.
– Какой мои! Мариман один пел на гитаре. Заслушаисси его. И правда ведь: кто мил-человека не схоронил, дитя не народил, по морю не ходил, тот жись свою не жил.
До позднего вечера работали вдвоем: дед пилил бревна, Сашка колол чурки и носил дрова в пристройку. Целую поленницу натаскал, но Поликарпыч прикинул объем и остался недоволен.
– Не хватит, паря. Я те пилу оставлю. Ишше шторма перед ледоставом будут, ишше много дров море выкатит. Не ленись, чурок напили, зимой, мерзлые легче колоть, а еслив задует надолго, рад себе занятию найти.
Утром Сашка проводил деда, а потом выбежал на мыс и смотрел, смотрел, смотрел на треугольник паруса с волнением в сердце. Вот исчезла заплатка в правом нижнем углу ветрила, вот слилась с бортами судна человеческая фигура, вот и баркас растворился в волне, лишь парус, освещенный солнцем, еще долго сиял самородком «в тумане моря голубом».
Пусть же солнце всегда освещает путь тому, чей парус – любовь к ближнему!
«Под ним струя светлей лазури,
Над ним – луч солнца золотой…
А он, мятежный, ищет бури
Как будто в бурях есть покой!»
44. Будни
– А по мне – так нет покоя в бурях, но сердце от штормяги зашкаливает. Не так ли, Таймыр?
– Гав!
– Вот и я того же мнения. Пойдем-ка, сувенир принесем. – Гарт потрепал собаку по загривку и спустился к «месту высадки», где еще недавно стоял плот, а теперь скучал одинокий череп моржа на берегу. Гарт подхватил его за клык, но пошел сначала к месту своей недавней охоты, захватить шкуру оленя: дома пригодится. Но стоило лишь приблизиться, как Таймыр зарычал и волосы на его загривке встали дыбом.
– Вижу, вижу: приходили разбойники эти, совсем уважать нас перестали.
Оставшаяся на мху оленья хребтина, голова и ноги были начисто обглоданы: и чайки позавидуют. Даже не полностью окостеневшие рога были обгрызены до самого черепа, даже требуха вся подобрана, даже вылизана кровь на мху.
«В мире есть царь: этот царь беспощаден, голод – названье ему».
Вернувшись к избе, Сашка приставил к стене лестницу, забил в бревно над окнами железный штырь и повесил на него череп моржа рядом с потемневшим от времени оленьим черепом, которым украсил свое жилище прежний хозяин. Отошел, полюбовался:
– Ну, классно, ну, красота! Сразу видно: охотника дом!
И потекли однообразные будни, день за днем. В середине сентября установился снежный покров, и Сашка опробовал снегоход «Буран» на новом снегу.
Почти сразу же ударили крепкие морозы, и проливы между островами архипелага сковало льдом. Гарт переждал несколько дней, затем выехал на лед и, держась самого берега, проехал к дальней избушке-промысловке, расположенной в «ловком, рыбном месте». Дно здесь песчаное, глубины не более десяти метров и Сашка завел под лед сети на сига.
Почти месяц ловил рыбу и бил рогалей, то и дело перебегавших в этом месте с материка на богатый ягелем остров.
К двадцатому октября закончился и ход рыбы и перекочевка оленя, и тундра замерла в преддверии полярной ночи. И хорошо. Силам человеческим тоже есть предел.
Сашка перевез рыбу и мясо в зимовье и уложил в пристройке. И рад был, когда опять задул норд-вест, началась метель и перешла в такую пургу, что носа не высунешь. А и не надо. Усталому носу и дома хорошо.
Охотник и его собака ели и спали. И заметили, что распогодилось, лишь на третий день, когда крепко прихватило морозом окна.
Входную дверь пристройки не открыть: задуло, засыпало, завалило снегом. Не беда. Для такого случая есть лестница и лаз в потолке.
Сашка выкинул на улицу лопату и с ножовкой в руках вылез на крышу.
Крепкий, бодрый морозец. Но снег еще не слежался и легко поддавался пиле. Сашка сделал распилы на сугробах вокруг избы, стал выбирать лопатой крупные голубоватые прямоугольники и обкладывать ими избу по периметру до окон для защиты от мороза и ветра. За этой спокойной работой и мысли пошли спокойные, ровные. И заметил вдруг, что, прилаживая снежные кирпичи к потресканным, почерневшим от времени бревнам, поглаживает-похлопывает это старое почерневшее дерево, будто оно живое, будто расстается с избой навсегда.
«Если любят, не живут врозь. Живем как случайные любовники. Пора сходиться и жить вместе. Пора прекращать эту бродячью жизнь, пора выбирать: одиночество или семья.
“Сашенька! Сильный мой. Ничего мне от тебя не надо. Только живи. Всегда живи. Всегда!”
Не просто жить, а рядом с тобой и называть тебя женушкой милой. И делить с тобой хлеб и время, будни и праздники. А тундра? Никто ж ее у тебя не отнимает! Кто мешает тебе заниматься любительской рыбалкой и охотой, как миллионы мужчин по стране? Или фотоаппарат завести. Чем не охота? Еще и лучше. И совесть не мучает за подранка, и «остановись, мгновенье, ты прекрасно!»