Поляне(Роман-легенда)
Шрифт:
Он угостил Хорива лесной ягодой и свежим сладким медом, без хмеля.
— Что, Хорив, ждешь, когда погадаю тебе? — спросил затем старик. — Дивишься, откуда ведаю, чего ждешь? Вижу ведь… Мы, волхвы, много ведаем. Ведаем, что было и что есть, а потому и разумеем, чего ждать должно… Отпей-ка вот сего зелья. Пей, не страшись!.. Теперь сиди, молчи и гляди на огонь. О чем захочешь помыслить, о том и мысли себе без опаски. Только молчи и внимай. И не отводи очей от огня.
Тут он протянул руку к ложу — за гуслями, приладил их, тронул струны…
Хорив глядел
— Огонь, много огня, — послышался непонятно чей гулкий голос, то ли волхв заговорил, то ли еще кто-то из глубины пещеры. — Много, много огня! Не раз придется испытать тебе много огня, не раз! Обгорит твоя душа в том огне, но сам ты не сгоришь в нем. Не сгоришь… И долго будешь ходить по белу свету с обгоревшей душой. Долго, долго! Так долго, как будет угодно богам. А после… А после много крови будет вокруг тебя, не твоей крови — чужой… А твоя кровь… А твоя кровь, она не такая, как у братьев твоих. Не такая… И потому доля твоя, и доля детей твоих, и доля внуков и правнуков твоих — она никогда не будет простой и легкой. Никогда не будет… Никогда!..
Внезапно умолк голос, оборвалась музыка. Уменьшилось пламя. Только свечи догорали, чадя уходящим в невидимую отдушину дымком. И другой голос, спокойный и тихий, знакомый голос Белого Волхва, совсем рядом сказал просто:
— Вот и все, Хорив. Ты слыхал. Ведаю, не все ты уразумел. А не торопись. Всякому разумению — свой час. Пока только ведай да помни, что слыхал, а придет час — уразумеешь то, что сбережешь в памяти. Чего сам не сумеешь или не успеешь уразуметь, то уразумеют твои дети и внуки. Чего они не осилят — уразумеют правнуки… Теперь испей сего.
Хорив испил — воротилась ясность разума.
Раздалось беспокойное жужжание — это в пещеру влетела с воли заблудившаяся пчелка. И все никак не могла найти обратный выход, хотя он был прямо перед ней. Экая бестолковая!
— Иди, иди, милая, — ласково обратился к ней волхв. — Иди к своим, торопись, заждались тебя там.
Но пчелка все с тем же беспокойным жужжанием все толкалась и толкалась в стену, совсем рядом с выходом. Тогда волхв невидимо скорым взмахом поймал ее в недожатый кулак и выпустил.
— Лети, милая!
Хорив изумленно покачал головой, спросил:
— Не ужалила?
— Для чего ей жалить меня? Она ведь ежели кого ужалит, тотчас погибнет. Оса, та не погибнет. Пчела — другое дело: вонзит свое жало, а вытащить не может. И оставляет вместе с потрохами своими. Тут ей и погибель. Только один раз единственный ужалить может, на том и жизнь ее кончается. Потому жалить без нужды ей ни к чему. Жалит только с перепугу или когда деваться некуда.
Старик положил гусли обратно на ложе и, снова угадав невысказанные мысли гостя, сказал:
— Нет, Хорив, на гуслях не одни волхвы играют. Только другие гусляры гадать не умеют, как мы умеем. А так… Среди полян гусляров немало. И среди прочих антов. Вот у ваших соседей заболотных князь ихний Ус очень даже любви на гуслях играть.
— А я слыхал, будто сей Ус, яко дикий зверь, только рычит да ест нечистое. И все они там такие. Верно ли сие?
— Не все тут верно, Хорив. Не все верно и не все неверно. У разных людей разные души. И у каждой души не все черное и не все белое. Только чего-то одного больше, черного либо белого. Потому у одних людей душа светлее, а у других — темнее. И в каждом роду, в каждом племени разные люди есть — со светлой душой и с темной. Как в стаде — не вся скотина одинаковая, так и у людей.
— Ну ежели так, то верно ли, что у нас, у полян, больше людей со светлой душой, а у соседей заболотных, у древлян и прочих — больше с темными душами?
— То, Хорив, сами поляне решать не могут. Каждой матери ее дитя краше всех прочих видится. Так и каждому роду, каждому племени свои родичи и свои соплеменники лучше всех прочих кажутся. Поживешь, побываешь в других землях, поглядишь на всяких людей, тогда сам для себя решишь, кто каков есть. Только не торопись решать, ошибиться в таком деле — недолго…
Беседа их продолжалась. И доставляла Хориву какую-то не испытанную прежде тревожную радость.
— Ну, вижу, еще спросить желаешь. Спрашивай.
Хорив начал уже привыкать к необычной проницательности Белого Волхва, перестал изумляться. И спросил то, что желал спросить: не страшится ли старик вот так, один-одинешенек, жить в далекой пещере, бродить в одиночку по лесу, без оружия? Долго ли обидеть такого?
— А кто меня обидит, Хорив? Сам посуди. Зверь меня не тронет…
— Отчего же не тронет?
— А оттого что я в нем добычи не вижу, и он во мне не чует добытчика. Я к зверю — как к своему брату. И он ко мне — как к брату.
— Ну ладно, — согласился Хорив. — Зверь не тронет. А человек?
— Что мне человек навредить может? Я и человеку не враг. И ежели кто, от невеликого разума, дерзнет обидеть, то никакого прибытку от меня не получит, а себе только беду накличет.
— Если разум невелик, то и обидит, сам своей выгоды не разумея. Мало ли какие люди в лесу встречаются. Не все ведь души светлые. Так ты сам сказывал…
Волхв улыбнулся едва заметно, довольный, что молодой гость так скоро усвоил его поучения и уже пользуется ими в споре с самим учителем. А Хорив продолжал:
— …Вот и повстречается тебе, светлому, человек с темной душой и невеликим разумом. Из какого бы то ни было роду-племени. Он молодой, ты старый. Он с копьем, а ты… с палкой?
Волхв поглядел, все улыбаясь. Помолчал. Наконец промолвил:
— Ну коли так уж… В случае чего… так у меня на такой редкий случай своя дружина имеется, свои гридни верные. Не хуже, чем у Кия, брата твоего.