Полярная станция “Зебра”
Шрифт:
– Я против этого, сэр, – заявил Бенсон. – Категорически!
– Против вы или за. – это ваше дело, приятель, – раздался голос из-за спины кока. Там стоял Киннерд, этот кокни тоже был одет в синюю морскую форму. – Не обижайтесь, я не хочу быть грубым или неблагодарным. Но я все равно пойду. Джимми Грант был моим другом.
– Я понимаю ваши чувства, – сказал Бенсон. – Но я знаю и ваше состояние.
Вам пока что следует делать только одно: лежать, лежать и лежать. Иначе мне трудно будет вас лечить.
– Я капитан этого корабля, мягко вмешался Свенсон. – Как вы понимаете, я могу просто запретить это. Могу сказать «Нет!» – и дело с концом.
– Вы поставите нас в затруднительное положение, сэр, – сказал Киннерд.
– Боюсь, это не будет способствовать укреплению
– А что скажете вы своим соотечественникам?
– Доктор Бенсон совершенно прав, – сказал я. – Но не стоит из-за этого начинать гражданскую войну. Если уж они сумели пережить пять или шесть дней в ледяной пустыне, не думаю, что какие-то несколько минут их прикончат.
– Ладно, пусть будет так, – твердо заключил Свенсон. – Если что случится, винить будем вас.
Если бы я даже сомневался, то десять минут на свежем воздухе убедили бы меня окончательно: Арктика – не место для погребальных церемоний. Вероятно, только распорядитель похорон, который старается поскорее отбарабанить положенный текст и закончить дело, нашел бы эту обстановку идеальной. После тепла и уюта на «Дельфине» мороз казался особенно сильным, через пять минут у всех у нас уже зуб на зуб не попадал. Тьма была такая непроглядная, какая бывает только во льдах Арктики, снова поднялся ветер, под ногами зазмеилась поземка. Свет единственного фонаря только усиливал нереальность происходящего: сгрудившуюся толпу людей со склоненными головами, два завернутых в брезент трупа, лежащих у основания тороса, коммандера Свенсона, пригнувшегося над книгой и монотонно бормочущего что-то мало разборчивое, тут же уносимое вдаль ледяными порывами ветра. Обошлось без салюта, без траурного оркестра, только тишина, молчаливые почести – и вот уже все кончено, и спотыкающиеся матросы торопливо забрасывают кусками льда яму с брезентовыми гробами. Пройдет всего двадцать четыре часа, и безостановочно несущиеся по просторам Арктики облака ледяной пыли и снега навсегда замуруют эти саркофаги, которые ныне и присно и во веки веков будут угрюмо кружиться вокруг Северного полюса, и может быть, только через сотни, а то и тысячи лет ледовое поле отпустит на дно океана не тронутые тлением останки… Кошмарные мысли приходят порой в голову… Отдав честь нагромождению снега и льда, мы заторопились на подводную лодку. От верхушки «паруса» нас отделяло всего несколько футов почти отвесной льдины, вздыбившейся, когда «Дельфин» пробивал себе путь на поверхность. На лед были спущены специальные леера, но все равно, чтобы вскарабкаться на борт, требовалось немало силы и ловкости.
Ледяной склон, скользкий, промерзший трос, кромешная тьма и колючий, слепящий ветер со льдом и снегом – самая подходящая обстановка для несчастного случая. И он не заставил себя ждать.
Я уже поднялся футов на шесть и как раз подавал руку Джереми, лабораторному технику со станции «Зебра», который сам не мог ухватиться за леер обмороженными руками, когда у меня над головой вдруг послышался приглушенный вскрик. Я поднял глаза кверху и с трудом различил в темноте, как кто-то машет руками на самой верхушке «паруса», пытаясь удержать равновесие. Я резко притянул Джереми к себе, чтобы его не сбили с ног, и тут же увидел, как потерявший опору человек тяжело падает на спину и мчится мимо нас вниз, на ледяное поле. Я вздрогнул от звука удара, вернее, от двух звуков: одного глухого, тяжелого – и немедленно вслед за этим более громкого и короткого. Сначала тело, потом голова. Мне показалось, что после второго удара послышался ещё один, третий, но твердой уверенности в этом у меня не было. Я передал Джереми первому, кто попался на глаза, и, держась за обледенелый трос, заскользил вниз, стараясь не смотреть на то, что меня там ожидало. Так упасть – это все равно что свалиться на бетонный пол с высоты в двадцать футов. Хансен подоспел раньше меня и направил луч фонаря не на одну распростертую
– Вы видели, что случилось? – спросил я Хансена.
– Нет. Слишком быстро все произошло. Знаю только одно: Бенсон падал, а Джолли пытался смягчить удар. Джолли был рядом со мной за пару секунд до падения.
– Если так, то Джолли, похоже, спас нашему доктору жизнь. Надо поскорее вызвать носилки и занести их на борт. Нельзя их оставлять здесь надолго.
– Носилки? Да, конечно, если вы так считаете. Но они могут прийти в себя в любую минуту.
– Один из них да. Но второй вышел из строя надолго. Вы слышали, как он треснулся головой об лед? Звук был такой, будто его хватили по темени оглоблей. И я пока не знаю, кто именно пострадал.
Хансен помчался за помощью. Я склонился над Бенсоном и стащил у него с головы шерстяной капюшон. Насчет оглобли я был прав. Вся правая сторона головы, на дюйм выше уха, представляла собой кровавую рану длиной около трех дюймов, вытекающая оттуда кровь быстро свертывалась и замерзала. Пара дюймов ближе к виску – и доктор был бы уже мертв, тонкая височная кость не выдержала бы такого удара. Оставалось только надеяться, что остальные кости на черепе у Бенсона достаточно прочные. Хотя все равно треснулся он здорово.
Бенсон дышал очень тихо, грудь почти не поднималась. Зато у Джолли дыхание было глубокое и ритмичное. Я снял капюшон его куртки и осторожно ощупал голову: на затылке, чуть левее макушки, обнаружилась небольшая припухлость. Вывод был очевиден. Я не ошибся: после того, как Бенсон звонко ударился головой об лед, был ещё один удар, более слабый. Должно быть, Джолли попался Бенсону на пути, но не смог задержать его падение, а только сам упал спиной на лед и расшиб себе при этом затылок.
Понадобилось десять минут, чтобы уложить пострадавших на носилки, занести их на борт и разместить на раскладушках в медпункте. Свенсон с надеждой смотрел, как я занимаюсь Бенсоном, но многого сделать я не мог, зато едва я принялся за Джолли, как тот заморгал, медленно приходя в сознание, негромко застонал и потянулся потрогать затылок. Потом он попробовал сесть, но я удержал его.
– О Господи, моя голова… – Джолли несколько раз крепко зажмурился, наконец широко открыл глаза и уставился на развешанные по переборке фотографии из мультфильмов. Затем с удивленным видом повернулся к нам. – Ну, я вам скажу, вот это треснулся!.. Кто это сделал, старина?
– Сделал это? – вмешался Свенсон.
– Врезал мне по дурацкому котелку? Кто? А?
– Значит, вы ничего не помните?
– Помню? – раздраженно отозвался Джолли. – Какого черта я могу помнить… – Он остановился, его взгляд наткнулся на лежащего в соседней постели Бенсона, у которого из-под груды одеял торчал только перебинтованный затылок. – Да, конечно, конечно. Да, так оно и было. Он свалился мне прямо на голову, верно?
– Именно так, – подтвердил я. – Вы хотели его поймать?
– Поймать? Нет, даже и не пытался. И увернуться не успел. Все произошло за долю секунды. Толком даже ничего не помню… – Он чуть слышно застонал и снова взглянул на Бенсона. – Здорово он кувыркнулся, да? Похоже на то…
– Да, видимо, так. Повреждения серьезные. Я как раз собираюсь просветить ему голову рентгеном. Но вам тоже досталось, Джолли.
– Ничего, переживем, – заметил он. Отведя мою руку, он все-таки сел. – Могу я чем-то вам помочь?
– Нет, незачем, – тихо вмешался Свенсон. – Поужинать и двенадцать часов спать без просыпа, а потом поесть и ещё восемь часов сна. Это, доктор, вам мое медицинское предписание. Ужин будет ждать вас в кают-компании.
– Так точно, сэр, – Джолли пытался изобразить улыбку и, пошатываясь, поднялся с постели. – Предписание звучит заманчиво.
Через пару минут он уже достаточно прочно стоял на ногах и вышел из медпункта. Свенсон спросил меня:
– И что теперь?
– Надо будет разузнать, кто был ближе всех к Бенсону, когда он подымался на мостик. Только потихоньку, без лишнего шума. И ещё не помешает, если вы между прочим намекнете, что Бенсон, скорее всего, просто ненадолго потерял сознание.