Полярная трагедия
Шрифт:
Солнце зависло над ночной тайгой раскаленным прутом. Как болванка в горне, в шипцах кузнеца. Вдали грохотало, словно и впрямь отковывал где-то молотобоец новый день...
Юра сел на чемодан, обхватил голову. Не хотелось никого видеть. Идти? Куда идти?..
Продрогнув, поднялся, водрузил чемодан на плечо, поплелся к рабочему общежитию. Слова "Хотуль прислал" оказались верней записки.
– - Ложись на любую!
– - Громкоголосая, на раздутых от водянки ногах, комендантша отомкнула комнату, заставленную железными кроватями с серыми
– - До пяти все на бетоне. Отоспишься, а там Хотуль заглянет, разберемся... Да говорю -- на любую: тут хворых нет. Хворые на погосте.
Заснуть Юра не мог. Где-то надрывался младенец -- ему слышался младенец на канцелярском столе... Натянув отцовские резиновые сапоги, подвернув их, чтоб не было видно, что охотничьи, для отдыха, отправился в котлован, на поиски Хотулева. Мимо ревели "МАЗы" с буйволами на радиаторах. Повороты таежные, крутые, раствор выплескивался через борта, шофера материли Юру, жавшегося к кювету; когда добрел до котлована, он был в бетонной жиже с головы до ног.
– - Эй, леший!
– - закричал кто-то весело.
– - Лазь к нам, у нас работа чистая!..
– - Послышался негромкий, вразнобой, девичий хохот.
Юра вгляделся. Неподалеку рыли траншею. Человек двадцать девчат и трое парней во флотских брюках, заправленных в сапоги. Траншея была глубокой, вровень с плечами. Только лица виднелись над землей, да мелькали лопаты.
– - В старину неверных жен закапывали так, по шею, а вас за что?
– шутливо, в тон, ответил Юра, скользнув взглядом по девичьим лицам. И, от неожиданности, даже с ноги на ногу переступил. Глазам не поверил. Посередине траншеи работала та, белолицая, с ввалившимися щеками, лет восемнадцати девчушка, не больше. В длинной и широкой деревенской юбке, подпоясанной флотским ремнем. Юра шагнул к ней, но -- остановился: зачем бередить?.. Мало ей вчерашнего?!
– - Платить будете?
– - спросил хрипловато, чтоб хоть что-то сказать.
– - Будем! Будем!
– - раздалось в ответ несколько девичьих голосов.
Ребята захохотали, один из них, в брезентовой накидке, видно, бригадир, спросил деловито:
– - Время есть? Подсоби, а?.. Выведем, как всем. У нас половина на больничном.
– - Тю! Что так?
– - Дак вода тут без газировки. Животами маемся. Тянем прямо из лужи.
– - Вы что, без понятия?
Бригадир усмехнулся:
– - Намахаешься лопатой, станешь без понятия. Троих уж увезли в Иркутск, кровью изошли.
Юра прыгнул вниз, взмахнув руками; упал, поскользнувшись на вязкой, оттаявшей сверху мерзлоте. Тонкая и желтая, как подсолнух, девчонка засмеялась.
– - Сигает-то, как Икар... Икар, иди к нам, у нас земля мягче!
Девчата захохотали -- все ж отдых. Только одна не улыбнулась, маленькая, белолицая, подпоясанная матросским ремнем. Даже кидать лопатой не перестала. Да силы, видно, кончились -- не добросила доверху, и сырая земля посыпалась обратно.
Юра протолкался вдоль траншеи, взял у нее лопату.
– - Передохни, белянка!
Девчата перестали рыть мерзлую, в комках, неподатливую землю, поглядели на Юру, опершись на лопаты. Одни благодарно, другие -- с удивлением. Только тоненькая, как подсолнух, работавшая без рубахи, в одном лифчике, бросила уязвленно:
– - Рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой...
Юра махал совковой лопатой, наверное, час, не меньше, соскучившись по движению, по работе. Сквозь стенки траншеи просачивалась вода, за ворот падали липкие комки.
– - Перекур, девки!
– - закричал бригадир сиплым голосом.
Девчата развернули бумажные пакетики, достали бутерброды с салакой, консервы из китового мяса, разделили всем поровну.
– - Кому махры?
– - спросил, повысив голос, бригадир.
– - Кому, говорю, махры?
Юра опустился на землю рядом с белолицей. Когда он забрал у нее лопату, она тут же выбралась наверх, натаскала хворосту для костра, а сейчас тащила обугленный артельный чайник. Девчонки так измучились, что не стали выбираться наверх. Ели в траншее.
– - И впрямь как солдаты, -- удивленно-весело сказал Юра.
– - В окопах.
Белолицая не ответила, лишь взглянула на него холодновато и горестно.
– - Как вас звать?
– - спросил Юра неуверенно.
– - Давно вы тут, Стеша?.. Давно?
Она только головой мотнула.
– - А... откуда?
Стеша молчала, вроде кильку дожевывала, потом пересилила себя -- все ж помог человек -- вздохнула:
– - О-ох, не доехать туда, не доплыть! Тысячи две километров, не мене.
– - А я московский!
– - заторопился Юра, боясь, что разговор угаснет.
– - С самой Москвы?
– - откликнулась тоненькая в лифчике.
– - Земеля , значит!
На нее зашикали: в чужой разговор не встревай!
– - Из-под Москвы я. Город Жуковский. Слыхали, Стеша? Самолеты там испытывают.
– - Под ревом, значит, жили, -- сочувственно вздохнула Стеша.
– Последнее дело!.. А приехал почто? От грохота? Иль бросил каку? С ребятенком? Да подале?..
Юра даже руками всплеснул. Боже упаси! Огляделся вокруг, не слушают ли, признался вполголоса:
– - Меня бросили.
– - Иди ты?!
– - Такое изумление появилось в круглых детских глазах Стеши, что Юра, понизив голос до шепота, рассказал, как его увозили в армию, а любовь сказала, что ждать не будет. И точно, не ждала.
Стеша поглядела куда-то вдоль траншеи, в глазах ее была все та же горечь.
– - Не любила, значит.
Юра протестующе взмахнул рукой:
– - Нет-нет, обожглась на одном! Уехал и -- писать перестал. Разуверилась. Вот как! Любят, а бросают?
Сказал, и понял -- сморозил... Стеша прижала худющие пальцы к лицу, как вчера, в парткоме, и кинулась вдоль траншеи, стараясь не всхлипывать; выскочив наверх, заголосила с такой тоской, что все оглянулись в его сторону враждебно.
– - Ты чего?
– - Парень в брезентовой накидке быстро подошел к нему.
– Обидел?