Полярная трагедия
Шрифт:
А лед, значит, держит двадцать...
Павел выматерился задумчиво, сказал себе, что, в крайнем случае, сгрузят у Печоры. До лета, когда баржи пробьются...
"Ох, петля Илюше..."
Сломал огромными пальцами прутик, не зная, говорить ли ребятам, что лед не держит? Расхолаживать... "До Печоры еще триста километров. Доехать надо".
Протрещал вертолет, разведывавший зимник: нет ли где аварий, пробок? Его проводили взглядами: "Что привез?" Из вертолета прорезала белесое небо зеленая ракета.
Павел захлопнул дверцу просторной,
Вдоль зимника слепили желтым огнем апрельские сугробы. Квелые, а выше кабин. Воды хватит.
Колеи чем дальше, тем хуже. До мерзлоты, что ли, пробиты?..
Как ни тащились, все равно пришлось ждать. Цистерны отстали. Наконец показались. Два десятка цистерн. Бренчат, торопятся. Сразу видать, чужая контора. Слабаки! И расписаны, как на Красную площадь собрались. На парад. "Газопровод "Сияние Севера". "Прорвемся к Вуктылу..."
"Во, сами себя задурили. Пока не напишут резолюцию, хоть на бумаге, хоть на бочке, не верят. Своим рукам не верят...
– - Усмехнулся умиротворенно.
– - Тоже и партийным жрать надо. Пускай..."
Все рассчитали. Кроме гололеда... Тягач Голядкина дергал трайлер взбешенно, мотор взвывал, словно на последних вздохах. Ушам больно.
Павел выпрыгнул из своей машины, шел впереди, сбоку, глядя на тягач почти с жалостью. Так в леспромхозе лошадей жалел, когда их заставляли хлысты из трясин вытягивать.
Он-то знал: из ремонта двигатель; черный дым из выхлопного патрубка: насос расстарался. Захлебывается мотор.
Ч-черт! Засвистал мотор, что ли? Чуть засвистал. Грохот, а в нем посторонний звук. Присвист?
"Пробило прокладку?.. Не дай Бог!"
– - Сто-ой!
– - Павел побежал к тягачу, скользя тяжелыми набухшими валенками, подставил руку к выхлопной трубе, торчавшей из-под кабины, ощутил на ладони капельки воды. "Так и есть..."
А скатился Голядкин с горы, и вовсе запарил патрубок. Как чайник закипел. Издали видать...
А как раз самое опасное место: "Волчья пасть".
Года три назад тут... было дело. До конца жизни не забыть...
Забуксовал тогда у кустов. Страшно забуксовал, задергался, и -- не успел оглядеться -- чмокнуло болото, сомкнулось над головой. И -- свет погас. Ни зги не видно. Кинуло грудью на руль. Машина нырнула в подтаявшую трясину, как пловец в воду: головой вперед.
Хотел откинуться от руля. Не тут-то было.
Мотор заглох, и, помнил, стало тихо-тихо, слышалось лишь бульканье: видно, где-то засочилось, забило. Стало сыро.
"Как в могиле".
Ветровое стекло задел рукой, цело. Сырое только. И то спасибо. А то, пока разроют, грязью раздавит. Одна мысль осталась: "Скоро они?" Где-то шуршали, позванивая, лопаты. Переступил валенками, в кабине зачавкало. Видать, прибывало споро.
Забрался на подушку с ногами. Отжался от руля. Как Гагарин в состоянии невесомости. Окарач.
До сиденья уж дошли тогда болотные хляби. Уперся головой в верх кабины, привстал, счастье, валенки, высокие да толстые, держали, -- отец свалял, когда пропавший сынок объявился.
А сверху звенели лопаты. Кое-как отбросали буро-желтую жижу от бокового стекла. Опустил затекшее стекло, выглянул в окно, шесть рук подхватили, вытянули.
"Да, было дело... Как бы и сейчас не загреметь... Теперь не бездетный".
Впереди буксовал "Ковровец" Голядкина. Страшно забуксовал... Счастье, вывел его на глаза, перед собой.
Павел снова выскочил из кабины в грязь:
– - Глуши!
Пересел на паривший голядкинский "Ковровец". Скользнул взглядом по своим валенкам, в болотной жиже по колено; не сдержался, выпалил:
– - Чума-Голядкин! Иди на мой!..
Вернулся, отвинтил свой протез. Перенес на "Ковровец".
Голядкинская кабина фотографиями оклеена. Из журналов красавицы. Нагишом, да в срамных позах. Вроде на старте стоит, на коленках, бежать собралась в чем мать родила... Ладно, в их колонне партийный один дед Никифор, ему что в портах красавица, что без портов, а то бы звону на всю Печору... "Неосторожный Голядкин -- неуемная душа..."
Голядкин был его болью, его слабостью. Как меньшой брат.
Привел его в колонну дед Никифор. Землячок мой, сказал, потолкуй, Паша... А там как знаешь...
– - Садись, Кинешма, -- Павел пододвинул Голядкину табуретку и, чего в своей жизни не видывал, а тут как раскрыл рот, так и не закрывал...
Шоферил Голядкин на стройках. В Кинешме, Костроме, Саратове. По Волге... Бродяжил: квартиры не было. Семь лет кормили "завтраками", наконец, выделили двухкомнатную, ордер выписали, а... въехал в нее сынок председателя горсовета: как раз с женой развелся... Голядкин туда-сюда. Чиновники глаза прячут или смеются, а мать глаза утирает: "С сильным не борись, с богатым не судись..." Что делать?.. Как-то читал вечером "Известия", видит снимок, дверь с петель сорвана и стрелкой показано, куда отлетела. Далеко отлетела... И пояснение: в Нью-Йорке какая-то "Лига защиты евреев" подорвала дверь компании Аэрофлота...
– - Тю!
– - вырвалось у Голядкина...
– - "Защита евреев..." А русских кто защищать будет?..
То, что произошло затем, взбудоражило, с год назад, всю Кинешму, а потом покатилось вниз по матушке по Волге. А если на Волге говорят, то и до Печоры докатится...
Кто-то, рассказывали по буровым да партиям, позвонил в горком партии, прокричал в трубку:
– - Убегайте! Через три минуты здание взлетит на воздух! Быстро!!!
Все выскочили, как ошалелые. Бумаги, пальто -- все бросили. Только первого секретаря не было. В Москву уехал, на съезд партии, где и остался: услыхал новость, сразу у него и инсульт и инфаркт. Жидкий был...