Полярник
Шрифт:
Тут возникает Ди-ди, намеревающийся последним указанием поставить точку в своем рабочем дне.
— Ставлю тебя в известность, что я включаю вентиляцию трюмов, — говорит он мне.
— Ой, не включай, — отвечаю. — Ничего хорошего из этого не выйдет.
— Это почему?
— Потерпи до утра, или хотя бы часок-другой. Пусть двигатель в режим войдет.
Но Ди-ди ждать еще час не хочется, сон штурмана свят, как зарплата.
— Ничего не знаю, положено включить — значит, включу.
— Ладно, — говорю. — Тебе, конечно, видней. Но могут возникнуть сложности.
Ди-ди недовольно морщится:
— Какие еще сложности?
— Двигатель может встать. Могу объяснить все технические нюансы.
— Это ваши проблемы, но подожду, так уж и быть, — старпом машет вялой рукой, уходит в надстройку и включает вентиляцию.
Двигатель возмущается и отключает с себя все потребители электричества. Наступает миг обесточивания. Свет гаснет, но зажигается вновь от включившегося аварийного движка. Главный двигатель сбрасывает обороты и не намеревается дальше тащить в море судно. Волны, словно обрадовавшись, медленно, но верно начинают поворачивать полупарализованную тушу парохода бортом к волне. Это совсем нежелательно: так мы можем потерять не только драгоценный палубный груз, но и плавучесть. Надеяться на то, что самодовольные исландские спасатели придут к нам на помощь вовремя — смешно.
Сирена тревоги поет свою унылую песню. Сердца механиков тоскливо сжимаются — надо бежать бороться, сердца штурманов раздраженно колотятся — ну, что там еще у этих бездарей произошло? Ди-ди важно подымается по трапу в свою каюту, держась за поручни обеими руками — качать стало просто немилосердно.
Я мечусь по машине, как Квазимодо по собору Парижской богоматери, реанимируя механизмы по степени их важности. Наконец, судно перестает заваливаться на борт, начинает слушаться руля и вновь продолжает свое движение к далекой заокеанской цели.
— Ди-ди, сука, — шепчу я и грязной рукой хватаюсь за телефон. Но потом, передумав, обессилено сажусь в кресло. Все равно ничего старпом не поймет, потому что так легче жить. А перевоспитанием заниматься я не умею, разве, что ли, в морду дать?
Через месяц заменился Василий, компания почему-то заодно с ним поменяла урку-моториста. Из опытных остался один я. Хотя, какой там опыт приобретешь за месяц знакомства с техникой, если все это время занимаешься не спокойным изучением матчасти, а борьбой за живучесть.
Новый второй механик оказался на редкость смышленым, поэтому без раскачки и раздумий бросился вместе со мной в бой. Нашего урку заменил совсем молодой урка, лишь только начинающий морскую карьеру, поэтому смотрящий на все наши битвы с большим желанием помочь, но с круглыми глазами непонимания сути происходящего. На электромеханиках компания, как водится, экономила, поэтому его каюта пустовала, а все обязанности должны были выполнять мы. Мы и выполняли, засучив рукава. Воевали со штурманами до их истерик, оттягивая любую электрическую работу. Поэтому очень многое из автоматики работало сугубо в ручном режиме, потому что ввиду элементарных знаний по упорядоченному движению заряженных частиц, мы с трудом могли постичь процессы, происходящие в хитроумных электронных агрегатах, которыми было нашпиговано наше судно, имеющее допуск работы в безвахтенном режиме, то есть без постоянного наличия механика в машинном отделении.
— Андрюха! — говорю я новому второму. — Компрессор рефкамеры перестал запускаться автоматически.
— Добро! — отвечает он мне. — Переходим на режим ручного управления. Ставлю мост на автоматике.
Компрессор включается теперь один раз, но работает без остановки. Мы смеемся и потираем руки.
— Дед! — обращается Андрюха ко мне. — Защиты рефкамер вырубают компрессор.
— Добро! — отвечаю я. — Отрубаем защиты. Контролируем по мере возможности.
Теперь наш компрессор работает на запредельном режиме. Днем мы посматриваем за ним, выключаем время от времени вручную, следим за температурами в рефкамерах. Ночью же он предоставлен сам себе, работает, как ему заблагорассудится. Мы надеемся, что не сломается.
Компания информирована, но отвечает глубокомысленным молчанием. Им там тоже проще, когда я не очень наседаю с жалобами и путями их решения. Получив мои тревожные сообщения, они совещаются между собой. Дня три, или четыре. Потом у меня теряется терпение, и я шлю повторный запрос. Они начинают совещаться со сторонними специалистами, переписываются с ними, но по мере того, как я перестаю их дергать, все реже и реже. Под конец, бросают все, отложив на более долгий срок. Я плюю на возможность положительного решения больного вопроса и уповаю на то лишь, чтоб неминуемая серьезная поломка не выпала на мой контракт.
Новый моторист тоже оказался не самым удачным приобретением клуба «Рейкьявик — Фосс». Я бы держал его постоянно на скамейке запасных, но тогда выходить на поле было бы некому.
Он, как честный ученик, учился морской механике самым ответственным образом: на своих ошибках. Мы от этих ошибок гнули в руках железные трубы, делали вмятины в переборках от метко запущенных кувалд. Нужен был выход энергии, хотелось убить этого мерзавца, но ограничивались упражнениями с трубами и молотками. Сам виновник в это время убегал к капитану, чтобы высказать ему соображения, как можно лучше обустроить быт камбуза, или штурманского сортира. Я пытался убедить капитана, что этот пароход мало приспособлен для учебы, нам — лишь бы не утонуть. Но он меня не понимал, отказываясь верить, что милейший умнейший моторист способен допускать ошибки, вылезающие нам кровавыми мозолями.
— Чего ж ты делаешь, гад? — говорю я урке-мотористу одним прекрасным утром.
— Чип, — отвечает он мне, с шумом выпуская воздух из ноздрей. — Я подумал, так будет правильно.
— Спросить ты, ирод, не подумал? — не сдаюсь я.
— Никого не было поблизости, чип! — парирует он.
— Ага, мы со вторым на это время сошли с парохода, плавали вместе с дохлыми альбатросами рядом! И не называй меня чипом! — взвизгиваю я, сжимая кулаки.
— Ты, сука, сам будешь все говно из провизионки вычерпывать! А потом будешь жрать все загаженные продукты! — колотится рядом Андрюха еще на более высоких нотах.
Урка молчит и сопит, потом выдает:
— Дренаж из провизионки не может врезаться в трубу фекальной системы.
— Правильно, не может, — соглашаюсь я. — Но этот сраный пароход строили немцы по проекту поляка! Андрюха! Я сейчас убью этого монстра!
— Спокойно! — говорит, скорее, себе, чем мне, второй. — Ну и зачем ты закрыл клапан на сточную цистерну? Решил проверить, пойдут ли какашки сквозь шпигат к нам в хранилище продуктов?
— Так не должно было случиться, — упорствует урка.