Полярник
Шрифт:
В это же самое время из-за контейнера высунулась седая голова любопытствующего капитана.
— Вот он — наш капитан! — раздался крик Ди-Ди, который тоже прибежал вслед за сорвавшимися по тревоге таможенниками. Народ уставился в направлении, выданном старпомовской рукой. Даже сам капитан обернулся, будто жест Ди-Ди указывал на кого-то за его спиной. Там никого не оказалось.
Мастер выдержал паузу, заулыбался и помахал рукой, направляя свои стопы к трапу:
— Чем могу быть полезен, господа?
А красноглазый бесновался, что-то объясняя коллегам. Из его глаз шли слезы, на губах пузырилась слюна. Да, решил я, экзекуции
Капитан, побеседовав с представителями власти, отдал мне распоряжение:
— Приказываю открыть люк танка для досмотра.
— От имени компании приказываете? — осторожно поинтересовался я.
Мастер сразу же насторожился:
— А что такое?
— Просто этот танк с топливом как бы не совсем пуст.
— Так подставьте ведро! — обрадовался он своему практичному решению.
— Ага, три кубических метра в ведро! Гениально!
— Что Вы, старший механик, все мои решения пытаетесь опротестовать? Вам, наверно, надоело работать в этой компании? — хорохорился перед слушателями в черной форме престарелый голландец.
— С идиотами работать надоело, — сквозь зубы по-русски прошептал я.
— Что — что? — переспросил капитан.
— Да, говорю, в этой кампании действительно надоело работать. Но дело не в этом. Могу подсказать выход, даже два, как поступить, если вон тот господин будет упорно желать извозиться в топливе, — я кивнул в сторону хлыща, который на мой кивок сразу же дернулся в мою сторону. Да что же такого во мне, если каждый мент считает своим долгом качать передо мной права с угрозой моего расстрела, тюрьмы, инвалидности?
— Говорите, говорите быстрее, — раздражался капитан.
— Первый выход — вызвать бункеровщик.
— О! — заголосил мастер. — Это очень дорого! Компания не может позволить себе такие расходы.
— Второй выход — слить танк в цистерну шлама. В этом случае мы топливо потеряем безвозвратно. Зато приобретем шлам, который надо будет сдавать опять же за деньги вашей компании.
— Ну, неужели нет другого решения? — не унимался голландец.
— Как хотите. Можно еще просто открыть люк — пусть все потонут в дерьме к едрене — фене! — мне надоело попусту сотрясать воздух.
Капитан посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью (вот так и приобретаются новые друзья!):
— Сливай танк в шлам!
— От имени и по поручению компании?
— Да! — с ним того и гляди, опять могла случиться привычная истерика.
— Яволь! — согласился я. — Сливаю топливо из танка в шлам, пусть господа таможенники удовлетворятся. А также делаю запись в судовом журнале о вашем приказе.
Я пошел в машину, пожираемый взглядом «первого после бога». Дайте, дайте ему в руки автомат, пусть он постреляет мне в спину!
Когда дело было сделано, красноглазый поборник канадской справедливости (не зря, видать, в свое время Артур Хейли описал нравы канадских государственных служб в своем романе «In high places») одел специальный костюм балахонистого вида, натянул кислородную маску, присобачил на лоб фонарь. Перед проникновением в вонючую утробу не полностью опустошенного танка, он запихнул внутрь длинную трубу с камерой на конце. Поводил ею из стороны в сторону, потом вверх — вниз, утопил в топливе, пошарив по дну. Коллеги со скучающим видом ордой смотрели в экран, где кроме стен танка ни черта не проявлялось. Но удовлетворить природное любопытство красноглазого хлыща оказалось не так-то просто.
Он отбросил свой нарковизор и под испуганные взгляды коллег залез в танк. Только булькнуло! Через пять минут, когда его сослуживцы начали испуганно переглядываться, он вылез, распространяя зловоние и выделяя грязь. Сдернув маску с лица, он был явно обескуражен. Но, чу! Новая идея! Наркотики растворены в топливе! Таможенник, спешно разоблачившись, схватил банку из чемодана с визором и зачерпнул ею черную пахучую жидкость. Победоносно оглядев остальную бригаду, он ускакал на берег, где стояла под парами передвижная лаборатория. Прочие таможенники неспешно потянулись на выход.
— Закрывай люк, — махнул я насмерть перепуганному урке. — Готовим машину к отходу.
Больше в машину таможня в тот день не спускалась, но, видать, злобу затаила нешуточную. Последний раз я, посетив Галифакс на этом судне, с вновь приобретенными канадскими друзьями уже не встретился. Они опоздали. Просто мы выбились благодаря чудовищным для нашей утлой скорлупки штормам из графика и прибыли с опозданием на два дня. Простояли всего полтора часа и уехали. Вернее, попытались уехать. Ветер, как мы уже привыкли, дул с неимоверной силой. Мы раз за разом дергались судном, пытаясь оторваться от причала, но эта попытка увенчалась успехом лишь при подходе буксира. Не удалось капитану сэкономить деньги компании и, вдобавок, положить себе в карман некоторую сумму так называемых «безбуксирных».
Мы кое-как отъехали и начали разворачиваться, тут и таможня подоспела. Вряд ли они желали порадоваться нашему успеху. Просто не сумели, видать, вовремя собраться и дружно нагрянуть. Тем не менее, один из главарей связался по рации с капитаном и порекомендовал подойти к причалу для досмотра.
Мастер, как обычно, жутко расстроился, то есть попросту испугался. Но тут подал голос лоцман, которому, наверно, надоело дергаться туда-сюда. Он предположил, что после отхода таможня не имеет права возвращать судно к причалу, тем более в таких сложных погодных условиях.
— Пусть садятся на свой катер и приезжают на рейд. Хоть развлекутся, — добавил он.
Прав лоцман был, или нет, но капитан послушался. Таможенники тоже не стали настаивать, развернули свою передвижную лабораторию — и были таковы. Ни «пожалуйста», ни «до свиданья».
Капитан, одержимый, как манией величия, идеей возрождения судна до одному ему известных величин, естественно — чужими руками, но по его бредовым рекомендациям; старпом, мнящий себя на капитанском мостике, оттого и безжалостно давимый ленью в отношении своих прямых обязанностей; высокомерные исландские представители компании-фрахтователя, катающиеся на борту и сующие свои носы во все судовые дела; второй механик Андрюха, образец для подражания другим сэкондам; толпа урок, увлекающихся песнопениями и мелкими пакостями, приводящими к тяжелым последствиям — все это останется позади, дай только время. Все это будет вспоминаться дома, как забавный эпизод, длиной в треть года. Никто не сможет оценить тоски, никто не поверит страхам, преподнесенным в веселой и непринужденной манере рассказчиком. Никто никогда не сможет повторить пройденный мною путь. Да и слава богу! Каждый идет своей дорогой к ведомой, или неведомой цели своей жизни. Лишь бы путь этот был длинным, почти бесконечным.