Полымя
Шрифт:
Хотя… Хотя… Хотя… Я сам – не из тех, я сам – из вас.
Заложив окурок между большим и указательным пальцем, я щелкаю, и «бычок» летит вниз.
Он летит бесконечно долго, ударяется о крышу автомобиля… проваливается в щель воздухозаборника… падает на тряпку, которой владелец машины протирал двигатель и которую по рассеянности оставил под капотом…
Столб огня поднимается к небесам, смахивая с них звезды.
Взрыв разрывает тишину, сны и мечты.
Зажигаются окна. Женщина в бигудях свешивается через подоконник и кричит, обращаясь неизвестно к кому:
– Что случилось? Ради Бога, что случилось?
Но я не Господь, я
Такой вот рассказец. Хотя никакой, конечно, это не рассказ, а пустышка, фитюлька, потуги строчкоплета, уверовавшего в свою исключительность, которую не дано разглядеть окружению из пустых, недалеких особей рода человеческого. А хотелось бы, чтобы разглядели, так ведь?
Листок на коленях ждал решения своей участи. Олег смял его и бросил в камин. Взял следующий. Надо же, один к одному. Рассказ назывался «Огонь».
«Дверь рванули. Примерзшая, заиндевевшая, она пружинила и скрипела. Выполняя свой долг, она не желала пускать в прогретое помещение январскую стужу.
Дежурный по отделению сонными глазами следил за поединком двери и человека. Он уже было поднялся, намереваясь прийти на помощь, но тут дернули отчаянно, и дверь, вскрикнув пружиной, распахнулась.
Сначала появились двое. Кто – девушки? парни? – разгадать было невозможно, так они были облеплены снегом.
За ними вошел милиционер. Переступив порог, он закрыл дверь, и та облегченно всхлипнула, снова оказавшись на посту.
– Это кто? – спросил дежурный, ткнув пальцем в бесполые создания.
– Сейчас, – прохрипел милиционер. Негнущимися пальцами он рвал смерзшийся в комок узел под подбородком. Пальцы соскальзывали, не справлялись.
Отодвинувшиеся в угол фигуры слабо шевелились. Одна из них, выпростав руки из карманов, бочком-бочком двинулась к батарее отопления. Дежурный не без злорадства наблюдал, как ладони потянулись к чугунному литью и были отброшены холодом. Он покосился на стоящий рядом с его столом электронагреватель и подмигнул малиновым спиралям. Но тут же, посерьезнев, перевел взгляд на милиционера, чья затянутая шапкой голова казалась крохотной.
– Что там?
Подчиненный, продолжая терзать тесемки, промычал что-то невразумительное и все же сорвал ушанку. Его лицо было болезненно бледным, подмороженным. По щекам ползли ручейки растаявшего снега, а со стороны могло показаться, что это слезы.
– Я их на площади… Сидят вокруг Вечного Огня, руки греют.
– Так холодно же, – раздался из угла жалобный голос. – Что нам, замерзать?
– Это не тот огонь! – отрезал дежурный.
Он придвинул к себе бланк протокола и стал заполнять его, бормоча:
– Нашли огонь… Вся страна в огне! Вы еще пожар устройте!
Он писал, а за окном плакала вьюга…»
Многоточие! Ах, как оно оправдано, как уместно здесь, предлагая додумать, домыслить. Несомненно, господа, это непростой рассказ. Он из тех произведений, что созданы по завету Хемингуэя, утверждавшего, что хорошая книга подобна айсбергу, семь восьмых которого укрыты водой. Автор вновь не хочет разжевывать, давать предысторию, он уважает читателя. А если тот не проникнет в суть, не оценит замысел, что ж, придется с прискорбием повторить: есть чистые разумом и нечистые помыслами, есть близкие, а есть недалекие, которые возопят в жажде ответа, лишь когда прогремит и полыхнет перед самыми глазами. И даже если будет им сказано, они ничего не
Где-то так. Высоколобо, надменно… С многоточием. Ну и хватит, пошутили – и будет. В огонь!
Комкая бумагу, а потом, глядя, как она обращается в ничто, ибо ничтожны словеса, начертанные на ней, Олег испытывал чувство, в котором было поровну удовлетворения – вот какой я объективный, и горечи – той, которая возникает, когда печалятся о безвозвратно ушедшем времени. В общем, коктейль: смешали не взбалтывая.
Давно надо было это сделать – проредить. А он хранил, будто невесть какую ценность. Также свои вырезки хранил отец – не выбросил, а стянул папки потуже завязками и убрал на антресоли. Как немых свидетелей прошлого, избавиться от которых – все равно что утратить часть себя.
– –
Первым порывом, когда он обнаружил отцовские захоронки, было свалить их в большие черные мешки – так он поступил с носильными вещами. Эти мешки Олег прихватил с кладбища, уже тогда зная, что понадобятся. Можно было бы и купить, невелика цена и совсем не редкость, но тут они раздавались бесплатно, а коли так, отчего не взять? Прибиравшиеся на могилах наследники и потомки доверху набивали мешки палой листвой – кладбище было старым, укрытым деревьями, – а он запихивал в них носки и трусы, майки, рубашки, шляпы, ботинки, костюмы, куртки, жилеты, драповое пальто.
На это пальто долго и оценивающе смотрела мать, когда заехала на квартиру бывшего мужа – на разборки, не в нынешнем, когда выясняют отношения, а в прежнем понимании слова. Вроде бы даже потянулась, но рука опустилась, повисла плетью. Мать не взяла ничего, кроме нескольких фотографий. Уже в дверях сказала: «Владей», – и застучала каблуками по лестнице. Отец жил на пятом этаже «хрущевки», так что ходу отсюда было только вниз.
Пальто Олег затолкал в отдельный мешок. Всего их набралось шесть – с годами люди обрастают вещами, потому что им все труднее от них избавляться. Олегу до этой стадии, хотелось верить, было еще далеко, и ставшие ненужными шмотки – чуть порванные или испачканные, но пригодные к носке, да просто разонравившиеся, – он выносил к мусорным контейнерам во дворе. Там, что надевается, вешал на ограду, во что обуваются, ставил подле нее. Через пару часов вещи исчезали, и он ни разу не видел, кто их уносит. Копавшихся в баках наблюдал часто, а вот чтобы кто проявлял интерес к развешанному на ограде или обуви, не доводилось ни разу. Но вещи исчезали, и не было в том никакой мистики, а значило только одно: кому-то они были нужны – по болезни крохоборчества или по крайней бедности.
Поступить так же с отцовским гардеробом было разумно, но абсолютно невозможно. Почему, Олег не смог бы объяснить, но было бы в этом что-то неправильное. И вообще, каково это – увидеть пальто отца на забулдыге, сшибающем у станции метро мелочь на опохмел? Нет уж.
Он сделал иначе – из романтических, идеалистических, да хоть бы и психопатических побуждений. Загрузил мешки в багажник «мазды» – два не поместились, их запихал в салон – и отправился за МКАД на полигон бытовых и строительных отходов, по которому днем и ночью в свете прожекторов елозили огромные желтые бульдозеры.