Полынный мёд. Книга 1. Петля невозможного
Шрифт:
Дрогнуло что-то в воздухе, искривилось окно, медленно поднялось растущее у забора дерево, изуродованное подстрижкой и подрезанием. С перекрученных, извивающихся корней осыпались, распадаясь в пыль, в прах, комья земли.
Алексей в ужасе осмотрелся.
Не было в зале людей. Корчилась во главе стола огромная распухшая моська с разинутым жабьим ртом, из которого сочилась липкая слюна. Вместо Седина поджалась в кресле подобострастно глядящая на моську ищейка. В старого дряхлого льва обратился
Алексей скосил глаза. На месте Игоря Станиславовича вальяжно растянулся холеный дог, посматривая брезгливо на окружающих, постукивал по роскошному бювару аккуратно подрезанными когтями. А Чучина не было. Совсем не было. Золотился на том месте, где он только что стоял, солнечный луч, плавали в нем невесомые пылинки. И еще многих не стало. Торчали там и здесь невообразимые чудовища, и окружали их пустые лоснящиеся стулья. Исчезли куда-то сидевшие, или с самого начала не было их?..
Алексей мотнул головой, отгоняя наваждение. Вернулось все на круги своя, булькнули в застоявшемся воздухе последние слова Шамошвалова:
– …в последний раз предупреждаем, товарищ Чучин. И еще кое-кому не мешает задуматься.
Цезарь Филиппович помолчал и закончил значительно:
– Спасибо, товарищи. Приведите в порядок рабочие места. Автобус отходит через полчаса. Игорь Станиславович, кто от вашего отдела дежурит сегодня?
– Никулин, – лениво отозвался шеф.
– Хорошо, – констатировал завлаб. – Имейте, Никулин, в виду, если академик Дубилин посетит лабораторию, немедленно звоните мне. Все, товарищи. Спасибо за работу.
Погода к вечеру установилась. Отливали металлом под лучами заходящего солнца неспешные струи реки, на берегу которой притулился бывший птичник. Редкие капли срывались с омытых дождем деревьев. Пахло свежестью и еще чем-то – неуловимым, летним, родным.
Алексей курил, устроившись на влажной скамейке, – ждал, когда соберутся в автобус и уедут разбежавшиеся по кабинетам сотрудники. Потом можно будет поужинать, немного прогуляться перед сном – и на боковую. Дежурство в лаборатории – фикция, нужная только Шамошвалову. Ночному сторожу и без помощника делать нечего. Впрочем, никто с Цезарем Филипповичем не спорил, тем более, что за дежурство полагалось два дня отгула.
– Не расстраивайся, Афанасьевич, – говоривший стоял за углом, и Алексей его не видел. – Если из-за каждой глупости нашего Цезаря расстраиваться, то жить тогда некогда будет.
– А я что? Я ничего, – послышался негромкий голос Чучина.
– Вот и правильно. Цезарю, как говорят, цезарево, а у нас и своих забот хватает. Так?
– Так-то так, – заговорил кто-то третий, – да надоела уже эта придурь до изжоги.
– Ничего, – снова отозвался первый, – приедет Дубилин – дела по другому пойдут.
– Вот
– Зря ты так, – помолчав, ответил первый голос, – Дубилин – мужик правильный, голова у него работает – позавидуешь. И руководитель отличный.
– Что же он тогда Шамошвалова не раскусил? – снова не удержался оппонент.
– А ты думаешь легко институт с нуля строить? Дело-то какое – контакт. Столько лет о нем люди мечтали, а повезло – нам.
– Это правильно, – повезло, – тихо обронил Чучин, – у меня порой дух захватывает. Страшно только, вдруг что не так сделаем, не оправдаем…
– Не боись! – хохотнул первый, потом добавил уже серьезно: – В конце концов главное – дело делать. А мы его делаем. И с Цезарем сами разберемся. А Дубилин, что бы вы ни говорили, – человек! Я с ним, слава богу, лет семь отработал…
Голоса затихли, удалились в сторону автобуса.
«Кто бы это мог быть, – ломал голову Алексей, – вроде бы почти всех уже знаю. Ладно, выясним. Выглядывать неудобно – подумают, что подслушивал… Однако… Неужели и в этом „отстойнике“ еще во что-то верят?»
День догорел. Потянулись от реки влажные полотнища тумана, надрывный крик коростеля заглушал мягкую перекличку перепелов. Сверчок, укрывшийся в трещине остывающей от дневного тепла стены, робко настраивал свою скрипку.
Связь с Ленинградом наконец-то установили. Алексей выслушал длинные гудки, потом усталый голос телефонистки равнодушно сообщил, что «абонент не берет трубку».
Вышел на крыльцо, не то удивляясь, не то ужасаясь равнодушному спокойствию, зародившемуся в душе еще днем, во время нелепой планерки и чем дальше, тем больше вытеснявшему остальные чувства. «Жизнь, Алешенька, сказок не принимает»…
– Новенький, что ли? – Невысокий старик, почти не различимый в подступившей темноте, вышел из-за угла, опустился на скамейку, поерзал, удобнее устраиваясь.
– Почти что, – из вежливости – говорить не хотелось – отозвался Алексей. – Вторую неделю работаю здесь.
– Стаж, – насмешливо констатировал старик, – а я вот восьмой год эти стены охраняю. Сначала был сторожем при курях, потом зерно от крыс оборонял, теперь науку доверили. Расту!
Алексей отмолчался.
– Да, – снова заговорил старик, – зовут меня, между прочим, Сидор Прохорович. А тебя как величать?
Пришлось представиться.
– И каким же образом попал сюда? По своей охоте иль распределили?
– К матери вернулся.
– Это правильно, – одобрил сторож, – родителей негоже забывать, да и от земли родной отрываться не след.
Алексей вытянул из кармана сигареты, предложил старику. Тот размял сигарету, но прикуривать не стал, заговорил снова:
– Опять, небось, заседали сегодня?
– Обязательно, – подтвердил Алексей.
– И Цезарь, конечно, выступал?
– Ну а как же без этого.