Помереть не трудно
Шрифт:
Глаза у пацана стали огромными, чёрными от расширившихся зрачков. Губы вытянулись в ниточку. Он потянулся к динамику на лямке, не нашел, и судорожно принялся дёргать замок. Шеф перехватил его руку и крепко сжал. Другой рукой он подхватил рюкзак, и переложил себе за спину.
— Отдайте, — на пацана было жалко смотреть. Его трясло, бледные лапки сжались в кулачки, но глаза смотрели упрямо и с вызовом.
— Извольте следовать за моим сотрудником, милостивый государь, — всё так же холодно сказал Алекс и бросил предупреждающий взгляд в мою сторону. Я поперхнулся.
Честно:
Он же его просто пугает, — сказал я себе. — Хочет заставить прислушаться…
И я протянул руку.
— Идёмте, молодой человек.
— Я закричу.
— Никто тебя не услышит. Как никто, кроме нас, не слышал твоей музыки, — равнодушно пожал плечами шеф. — Думаешь, ты один такой хитромудрый? — спросил он вдруг совершенно другим тоном. — Тогда хорошенько подумай: а откуда взялись мы?
— Давай, поднимайся, — подтолкнул я.
— Подождите, — сказал пацан. Ни мольбы, ни слёз в его голосе не было. Только решимость. — Если… Если я соглашусь учиться. Если… Не буду… заниматься баловством?..
— Ну не знаю, — шеф положил руку на спинку кресла, пиджак его распахнулся и стала видна рукоять револьвера. Мальчишка сглотнул.
— Пожалуйста, — тихо пискнул он. — Я обещаю.
…Москва встретила неистовым солнцем, отчаянной трескотнёй воробьёв и по-весеннему бодрыми гудками автомобилей.
— Сейчас найдём извозчика, — обнадёжил шеф, выходя с Ленинградского вокзала.
Детский рюкзак с динамиком в виде Пикачу болтался на локте у Алекса, его рука покоилась на плече Миши Седова.
Я шел сзади, неся свою сумку и саквояж шефа.
— Что в Москве никогда не переведётся, так это таксисты, — Алекс поднял руку и к нам тут же подлетела «мазда» вишнёвого цвета.
Открыв переднюю дверцу, шеф назвал адрес и махнул нам садиться. Пацан уже полностью очухался от испуга. В глазах его появился новый блеск: ожидание неведомых приключений, новых возможностей, и главное — уверенности в себе.
Важнее, чем угрозы, для него сейчас был тот факт, что его оценили по достоинству. Поверили в его силы, и даже — немного боятся… А страх смерти для детей — концепция абстрактная. Она где-то далеко, и случается только с другими, незнакомыми людьми.
Миша Седов был счастлив.
— Будешь учиться в спецшколе, — сказал Алекс перед тем, как сойти с поезда. — С матерью договорится директор, за учёбу платить не нужно. Жить будешь там же, так что отчим тебя больше не тронет.
— А прогуляемся по Арбату, — предложил шеф, когда мы оставили пацана знакомиться с новым домом.
Хорошо, что дети быстро привыкают…
Мы пошли по красной брусчатке, мимо лавочек, облюбованных туристами, мимо художников со своими вечными мольбертами, мимо лотков, с которых продавали всякую мелкую всячину, от самодельного мыла до фальшивых кавказских кинжалов.
— Не знал, что существуют такие школы, — заметил я. Мимо прошествовала крупная японская тётенька с громадным объективом на пузе, и нам пришлось разойтись в стороны, чтобы её пропустить.
— Это не в прямом смысле школа, — поморщился Алекс. — Скорее, специнтернат. Для особо опасных малолетних преступников.
Я вспомнил ощущение силы, окружившее неприметный многоквартирный дом.
— То есть, вы не шутили: если бы он не пошел по свое воле, пацана пришлось бы убить? — я почувствовал, как холодный пот течёт между лопаток.
— С детьми лучше всего работает правда, — кивнул шеф. — Ложь они чуют за версту. К тому же, теперь у него отличная мотивация хорошо учиться.
— То есть, это не навсегда?
— Ну разумеется, — Алекс улыбнулся, пропуская симпатичную барышню в коротеньких шортиках. — Поймёт, что его талант — это в первую очередь оружие, научится контролировать… А там — посмотрим. Печально, конечно, что сам он не сможет исполнять то, что сочиняет. Но так, по крайней мере, мир не потеряет великого композитора.
— Стало быть, главное — чтобы он не играл свои сочинения сам?
— В исполнении автора любое произведение становится лучше, полнее — ты согласен? А значит, производит наиболее разрушительный эффект.
— Но вы же свои стихи читаете.
— Только не в трезвом уме и доброй памяти, а так, по пьяному делу, — строго сказал Алекс. — И стишата самые позорные, писаные между делом. Не всерьёз. В-основном, в альбомах бывших любовниц, да на салфетках в ресторанах… Малец вот случайно сочинил ману, и произвёл, — шеф пошевелил пальцами в воздухе. — Вербальное воздействие. Сам видел, что из этого вышло. Представь теперь, что будет, если я… Впрочем, это уже не важно. «Он больше прекрасных стихов не писал, он стал властелином вселенной» — это были последние стихи, написанные моим другом Колей. Про меня. Про нас всех.
Офис Семаргла находился в Москва-сити, в отдельном, принадлежащем корпорации небоскрёбе. Стекло и бетон. Перед входом — бронзовая скульптура крылатого волка, величиной со слона.
— И даже не маскируются, — пробормотал Алекс.
Зверь припал к земле, готовясь к атаке. Зубы его были оскалены, клыки — длиной с мою руку. Под лапами бронзового хищника спокойно ходили люди. В его тени был даже устроен небольшой фонтан. Невысокие борта фонтана сплошь были заняты одетыми в серое клерками. Затянутые в узкие костюмчики, клерки скромно поедали бургеры и мясо по-каррски, из прозрачных пластиковых упаковок.
— Обед однако, — искательно произнёс я. От запаха мяса, поедаемого в непосредственной близости, кружилась голова.
— Вот встретимся с клиентом, потом и пообедаем. А мыслить лучше на голодный желудок.
И Алекс решительно шагнул в тень, отбрасываемую волком.
Впрочем, для встречи с клиентом было выбрано совсем другое место. «ТрактирЪ Первой гильдии купца Пугасова» — гласила деревянная вывеска над домиком из финского бруса, имитирующего старославянскую избу.
— Ну-ну… — скептически произнёс шеф, когда дверь трактира распахнул половой в красной шелковой рубахе.