Помилованные бедой
Шрифт:
— Молодец мужик! — похвалил Иван.
— На тот момент — да! Но умер он в дурдоме!
— Все ж не удержался? — вздохнул Петухов.
— Нет! С выпивкой он закончил навсегда. Именно потому пригласили его работать ответственным секретарем в районную газету. Вот тут он увлекся старинными и редкими книгами. Скупал их всюду. Зарплату до копейки на них тратил, дрожал над каждой, из-за них из дома боялся выйти, чтобы не украли. Уходя на работу, закрывал свою хижину на три замка. Плохо одевался, очень скудно ел. Никогда не мыл полы, чтобы не отсырели книги. Он даже печку не топил, дабы книги не пересушить, готовил на плитке. Книги были его кумиром. Их стало много. Они уже грозили раздавить человека, вытеснить из дома. А он все покупал. Ему было мало!
— Ну да у каждого человека есть свои увлечения и слабости! Гоша в том не оригинал, —
— Не спеши, Ваня, с выводами! Не для того рассказываю! — пробежала тучка по лицу Бронникова. — У Гоши можно было почитать Бориса Пастернака и Мишеля Монтеня, Крашенинникова и первое издание стихов Есенина. Но самой большой ценностью его библиотеки была старинная Библия. И это в семидесятые годы! Тогда о Библии говорили только шепотом. Конечно, Гоша далеко не всех пускал в свой дом. А уж книги никому не давал вынести за порог. Он дышал ими. Они стали его счастьем. Единственное, чем дорожил. Гоша берег их от всех. Но однажды заболел. Включил плитку, чтоб согреть свою хижину, и пошел в аптеку. Она далековато от дома. Ну, пока лекарств купил, свернул в столовую, поел пельменей, напился чаю, в доме начался пожар, замкнуло проводку. Избуха Корнилова была очень маленькой и старой. Пока приехали пожарные, гасить было нечего. Все сгорело дотла. Когда вернулся хозяин, пепелище уже остыло. Гоша едва увидел случившееся, крыша и поехала. Свихнулся человек, не справился с потрясением. Ведь он в книги вложил всего себя. Не только в одежде, в еде себе отказывал. А ничего не стало. Сбережений не имел, пожар отнял последнюю радость. Два дня подержали его в дурдоме, на третий Гоша умер. Вот и вывод… Он мог спиться и сойти с ума, но остановился, выжил. Но не минул дурдома. Другая беда достала, и от своей судьбы Корнилов не ушел. Финалом, едино, стала психушка. А уж как старался человек избежать ее. Умные книги окружали, полный аскетизм в жизни, ведь не пил, не курил, по бабам не ходил. Умер одиноким, никому не нужным. Мораль сей басни: живи просто, не пытайся сотворить себе кумира. Пользуйся тем, что Бог дает, по мере возможности, помня, что жизнь на земле — только миг. И от своей судьбы никто не уйдет и не спрячется.
— Думаете, что Диану тоже ждет такой финал? — усмехнулся Петухов криво.
— Я ничего не утверждаю в отношении этой женщины. Поживем — увидим. Я привел пример из жизни, когда человек, пересилив себя однажды, во второй раз не выдержал.
— Сколько лет он прожил трезвенником?
— Прилично. Примерно пятнадцать или восемнадцать лет!
— Ради этого стоило жить! Конечно, я против такого, когда человек ради книг урезает себя в еде. Я, к примеру, люблю рыбалку, но никогда не стану ее фанатом. Не буду делать фетиш из увлечения. Но ваш Корнилов сгорел не от потери дома и книг. Он умер потому, что был одинок. У него не было никого, кто обнял бы его за плечо и привел в свой угол, поделился бы хлебом и теплом. Гоша знал, что ему никто не поможет, оттого что в свое время выше всего поставил книги, не давая их вынести из своего дома. Потому и самому везде дороги перекрыли. А Диана имеет бабку, у нее будут друзья. Бросив пить, не зациклилась, хлеб стала печь для людей, для своих деревенских, знающих в этом деле толк, для самых взыскательных и благодарных — сельчан. Нам с вами редко приходится слышать слово «спасибо», а ее будут благодарить всегда. Так кто из нас счастливее и нужнее? Она быстро поправится среди людей и, главное, не останется одинокой. Все мы знаем причину многих нервных и психических заболеваний — это либо одиночество, либо нездоровое окружение…
— Вань! Не повторяй заученных банальностей. Такому на первом курсе учат. Мы уже работаем, а ты все в студентах обретаешься. Помимо всего, главной причиной заболеваний людей является наследственность. И дело тут не в окружении! — не согласилась Лидия Михайловна, покраснев до корней волос.
— И это далеко не так. У меня по соседству семья алкашей живет. Шестерых детей нарожали, а имен не помнят. У хозяина семьи, извиняюсь за подробности, ширинка никогда не застегнута. Если закроет — обмочится. Потому все наружу. У жены вся юбка мокрая. Она давно забыла, что женщина должна носить нижнее белье. Короче, оба забулдыги беспросветные. А дети росли у всех на виду. Старший их сын — полковник, служит в армии, следом за ним мальчонка — ветврач, дочка — преподаватель, еще сын — физик, работает на Байконуре, пятый сын — механик в доруправлении, последняя дочь и та хозяйка
— Вы привели единичный пример. Это, можно сказать, исключение из правил, — нахмурилась Лидия, не любившая уступать в споре.
— У Дианы никто в семье не пил, сама сбилась. Но девушки в молодом возрасте склонны поддаваться влиянию окружения и перенимать дурные привычки, например, уйти в загул, запой, пристраститься к наркоте. У нас даже среди киллеров появились женщины! Это, может, случилось от избытка жестокости, отрицательной энергии? Ведь есть такие, кто за место лидера готов на все. Будь это работа или вечеринка в теплой компании, даже в разговоре не терпят несогласия и спор воспринимают за оскорбление. С такими всем тяжело, с ними трудно ладить. — Петухов глянул на Лидию Михайловну, та сидела белее халата.
Юрий Гаврилович тоже заметил перемену и решил выправить ситуацию, заговорил улыбаясь:
— Ко мне в мужской корпус привезли на обследование больного. Двое охранников от него ни на шаг не отходят. А сам мужик весь как общественный сортир разрисован. Я ничего не имею против татуировок, но нужно соблюдать меру. Здесь же нагромождение неприличностей. Но речь не о них. Стоило подойти, он козью рожу скорчил и в ухо мне залаял. Я и не шелохнулся. Ему не понравилось. Упал, симулировал эпилепсию, даже с пеной, вонью, криком, рыком. Я не стал его держать, чтоб не ударился, ушел на обход, и этот больной почти тут же перестал биться об пол головой. Я сразу раскусил симулянта.
— А как? — поинтересовался Петухов.
— Видишь ли, при той болезни, под которую он косит, непременно должен обмочиться. Тут штаны остались сухими. Сжатые кулаки при падении мигом разжимаются. А у него — нет. Глаза закатываются, оставаясь открытыми. И лишь белки видны. Этот зажмурился. При криках такие больные часто прокусывают язык и никогда не могут закрыть рот. Тот скрипел зубами. Да, настоящие больные в припадке калечились — случалось, разбивали себе головы. Я присмотрелся. Смешно стало. Человек бился головой в ладони. Но кричал так, будто прошибал лбом чугунную батарею. Я часа через два заглянул к нему. Он увидел и заорал: «Эй, кент, катись ко мне, тусоваться станем вместе! Иначе прокиснешь со своими клистоправами! Да и разговор к тебе имею по делу! Серьезный!»
Я подошел. Он руку тянет. Называет имя. А охрана улыбается, мол, веселый кент попался, никому покоя нет от него. Он меня к окну отвел и говорит: «Метелку я урыл, врубился? Она у меня бабки увела немалые. Теперь за эту суку на зону меня кинут. Пять зим влепят и не почешутся. А неохота! Если изобразишь психом в своих ксивах, оторвусь от ходки. На воле канать останусь».
«Если я дам такое заключение, тебе из дурдома до смерти не выбраться», — ответил ему.
Он упрашивал, предлагал взятку. Я посоветовал ему кончать симулировать и искать адвоката. Он и нанял сразу троих. Один из них посоветовал в психушке побыть с годок-другой. А там, мол, за истечением времени забудут о тебе. Выпустят за ворота, ты соображай, где тебе гулять надо, ноги в руки загребай… Ну и адвокаты пошли нынче! Хоть ты их в одну палату с больными помещай. За деньги не только о законе, о совести забывают! — возмущался Юрий Гаврилович.
— Больных привезли, — заглянула в кабинет Евдокия и спросила Бронникова: — Куда их определим?
— Давайте ко мне! — вышел Петухов следом за санитаркой.
Во дворе больнице прямо на земле лежала женщина. Вся в
крови. Вторая диковато косилась на нее, жалась к крыльцу больницы. В глазах страх и ужас смешались.
— Пошли со мной, родимая! — взяла ее за руку Евдокия.
Та отскочила от санитарки, заплевала в ее сторону.
— С чего зашлась? Я ж зову тебя отдохнуть. Чего ты на эту глазеешь? С ей опосля управимся. Иди ко мне, чего на дворе стоять?
Пошла к женщине, та стала отбиваться, отмахиваться руками и ногами.
— Во чудная! — Евдокия полезла в карман халата и нашарила конфету. — А у меня вишь что есть? Хочешь? — подманивала к себе.
Женщина, глянув, стала подкрадываться. Она хотела вырвать конфету и удрать, но санитарка тут же поймала за руку.
— Пошли со мной. Там много конфет, — приговаривала она, затаскивая больную в двери. Вторую волокли на носилках следом.
— Кто ж так порезал бабу? — ахнула Ксения.