Помилованные бедой
Шрифт:
— Разумеется, — ответила, слегка склонив голову.
Бронников переживал за всех, зная о жизни каждой. Сколько души и тепла вложил в налаживание чьих-то жизней и судеб. Многие женщины, бывшие больные, и теперь звонили, благодарили Юрия Гавриловича.
Своих больных он помнил и через годы. А как забыть, если вырывал людей из рук смерти?..
Он старался помочь всем. Врачам и больным. Вот и теперь переживал: как-то пройдет встреча Зинаиды и Василия?
Нет, женщина не вышла во двор, куда Василий
Тщательно подготовившись, она посматривала на дорогу из окна палаты: «Приедет или нет?»
Она ждала, когда громадная машина Василия остановится перед больницей. Из нее выскочит Вася, весь обветренный, пропахший чужими дорогами и бензином, в зелено-рыжей робе и грязноносых кроссовках. Он подойдет к ней, обнимет знакомо и, ткнувшись носом ей в макушку, скажет, как давным-давно: «Привет, чижик!» Поднимет на руки высоко, как в юности.
Но машины нет. Хотя часы показывают начало шестого.
«Наверное, опять свернул к Зойке. Та его ни на шаг не отпустит. Обломился ей мужик как подарок. До смерти не отцепится». Кусает баба губы и слышит, как ее зовут женщины:
— Зина, к тебе пришли. Выйди!
«Пришли — не приехали, значит, кто-нибудь с работы или дочка со своим парнем». Стараясь скрыть досаду, идет по коридору.
— Зина, это я! — встал на пути Василий, заглянул в глаза со страхом. — Девочка моя, как же ты меня забыла? Зачем хотела уйти? Ну что я без тебя? — задрожал подбородок.
— Столько дней прошло, ты только вспомнил, что я где-то имеюсь? Наверное, проголодался?
— Зинулька, я вообще забыл, когда ел. До того ли? Вчера из Германии. Три недели там был. Только поздним вечером приехал. Тебя нет, дочка не говорит со мной. Кое-как узнал у нее, где ты и что случилось…
— Пошли в беседку, там поговорим. — Взяла мужа за локоть и повела за собой. Она увидела любопытные лица больных, кому не открыла свое горе, боясь пересудов и сплетен.
— Ну, здравствуй, чижик! — Поднял жену на руки, поцеловал так знакомо, будто и на минуту не разлучались.
Зина присела на скамью, смотрела на мужа. Нет, он ничуть не изменился. Все те же озорные смешинки в глазах, крутые кудряшки облепили лоб и шею.
— Как ты? — спросил после короткой паузы. Женщина пожала плечами молча.
Оставшись наедине, оба смутились. Много вопросов накопилось. Но как на них ответить, не пряча глаз? Неловко сидеть вот так растерянно, а задавать вопрос первым никто не решался. Они сидели как нашкодившие дети, озирались вокруг, будто искали совета и помощи от кого-то невидимого.
— Зинуль, я все понял, ты прости
Женщина молчала.
— Слышь, чижик, виноват я перед тобой, как последний козел. Но даю слово — в последний раз. Больше не повторится, гадом буду!
Зинаида молчала.
— Чижик! Ну что ты? Я ж не знал, что такое отмочишь! Зачем же теперь пытаешь? Ну как мне без тебя? Только следом, другого хода нет.
— Но ведь нашел? К ней и вернулся б!
— Прости, оступился. Но завязал с блядством, слышишь? Как на духу говорю! Г адом буду!
— Эх, Васька! Паскудник ты!
— Мамка! Хоть бей, хоть убей, но прости! Хошь, на коленки встану перед тобой! Ну не могу дышать без вас! Я только тебя и дочку люблю! Другим нет места в моей душе! Прости меня, лапушка! Не гони! Ведь тогда я на себя лапы наложу, но до конца!
— Что? Я тебе наложу, засранец! Так вломлю, не порадуешься! Все лохмы выдеру! Ишь, смелый выискался. Туда же! Одной дуры мало! Чтоб не смел о таком болтать! О нас подумал?
Зинка ткнула мужа в бок острым локтем, посмотрела на Васю сердито. Тот вытирал платком вспотевшее лицо:
— Поехали домой! Мы сами тебя долечим. Хочешь, отпуск возьму, побуду дома. На работу покуда нельзя. Можем на море поехать на пару недель. Помнишь, с самой юности о том мечтали.
— Тогда мы были другими, верили друг другу. А нынче как? На море тоже к сучкам станешь бегать?
— Зин, машина железная, а и та ломается. Ее не добивают, чинят. Ты меня зашпыняла. За все годы единственный случай, а уж кобеля из меня слепила, вроде все годы блядовал, — отвернулся обиженно.
— Эх, Вася! Ведь один остался б. Кого тогда винил бы? Вот и первый случай! Легко ль предательство пережить? Ты поймешь, когда тебе рога наставят.
— Еще чего недоставало! Голову сверну! Гадом буду! — подскочил мужик как ужаленный.
— Ага! Тебе обидно? А я не человек?
— Кончай, Зинуля! Баб за блуд как коз дерут! Не приведись примечу, ноги выдерну!
— Я еще не простила тебя, а ты мне ноги грозишь вырвать! Ишь шустрый какой! Иди к своей Зойке. Там права качай. Не успел очиститься, уже зубы показывает, во бесстыжий! О чем говорить с тобой! — Встала со скамьи, сделала шаг из беседки, но Василий придержал:
— Я за свое прощения просил. Уж сколько пережил, молчу. Но когда мне грозят рогами, это уж слишком. Всему есть предел. И унижать себя не позволю. Другие мужики всю жизнь от жен по бабам бегают и тоже попадаются, но их не позорят, не мстят и не попрекают. Ты уже сполна отомстила. На работе все знают, что отчебучила, следователь прокуратуры растрепался, в доме Зойки осрамила перед всеми соседями, в нашем доме то же самое. Неужели мало? Почему не о прощении, о мести думаешь? Выходит, никогда не любила?