Помилованные бедой

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Еще как любила, оттого простить трудно!

— А что мешает? Я вот он — весь твой, со всеми потрохами! Поехали домой, чижик! Хватит нам поодиночке мучиться!

— Надо главврача уговорить. Если он отпустит, уедем…

Бронников не удивился, увидев Ткачевых. Он понял, зачем они пришли, но вида не подал.

— Юрий Гаврилович, муж за мной приехал. Отпустите, пожалуйста, домой. Я себя хорошо чувствую. Да и Вася отпуск берет, побудем вместе. Может, и на море съездим.

— Ну что ж! Мешать не стану. Забирайте вещи, и счастливого пути.

Через

полчаса главврач простился с Зинаидой. Василию не подал руки. Вольно или невольно тот едва не стал убийцей. Бронников никогда не прощал таких.

— Юрий Гаврилович, Саша к вам просится! — заглянул в кабинет Петухов.

— Пусть войдет! — встал навстречу плотной женщине. — Как самочувствие? — спросил улыбчиво.

— Все отлично. Хочу попроситься домой на выходные. По мамке соскучилась. В бане хочу попариться. С веничком!

— А банька своя? Или у соседей?

— Конечно, наша! Еще дед строил. Мамка веников запасла на весь год.

— Хорошо, отпускаю. Скажите своему врачу, что я разрешил вам пойти домой на выходные.

Саня улыбнулась всеми зубами, к двери вприскочку побежала. Бесхитростный человечек! Живет простыми, земными радостями. А вот болезнь чуть не погубила. Хорошо, что вовремя спохватились. Теперь уж отошла беда. И Санька снова ожила.

Юрий Гаврилович даже теперь, через годы, не может забыть случившегося с женщиной.

Шура жила в деревне вместе с матерью. Та всю жизнь, с самой молодости, работала дояркой. Никакого просвета не видела. Уставала как колхозная кляча. А ни пожалеть, ни посочувствовать некому. Единственная радость — Санька. Она с детства была крепышкой, горластой и хулиганистой. Озорства в ней в одной — на целую мальчишечью свору. Уж чего только не проделывала дерзкая девчонка!

Мать все мечтала выучить, дать ей высшее образование, но куда там! Шурка запихивала в стол учительнице ужей, мышей, жаб. И ликовала, когда та орала от испуга не своим голосом. Учительница жаловалась на Саньку ее матери, та грозила дочке пальцем, но никогда не била, не кричала.

«Авось израстется, не до шалостей будет. А пока не понимает, мала еще», — успокаивала себя баба.

Бить дочку было жаль. Одна она у нее росла. Нет, отца у Шурки не имелось. Потому называли ее найденкой, нагулянной. И только Шурка с матерью помнили и любили его. Иногда от него приходили скупые письма и редкие, нещедрые переводы.

— Короткая была наша любовь, зато на всю жизнь, — говорила мать дочке.

Шурка замечала, как быстро старилась мать от бабьего одиночества, но никого не видела вокруг, не признавала. Уж кто только не заглядывался, всех гнала прочь. Дочка это видела и однажды спросила, пожалев:

— А может, возьмешь кого-нибудь в дом? Все ж мужичьи руки не лишние. Траву скотине покосить, дров ли подрубить, да и в избе дел хватает. Тебе ж легше будет управляться.

— Стану я с каким-то хорьком в одной хате дышать! Стирай его вонь, готовь жратву да ублажай гада! А он ковыряться будет и указывать мне в моей хате? Не-ет! Ни за что! Я ж его коромыслом уложу! Никто

мне не нужон, ни прынц, ни бродяга! И тебе отчима не приведу. Живем мы с тобой тихо, смирно, чего еще нам нужно?

— Мам, а если замуж выйду, как тогда?

— В час добрый, дочуха! Благословлю вас, сама в монастырь отправлюсь.

— Зачем? У тебя свой дом, хозяйство. Сколько сил во все)то вложено. Кому отдашь? Оно наше! А и детей поднять мне поможешь, коли повезет и кто-нибудь сосватает…

И приглядел девку деревенский парень. Когда-то трактористом в колхозе работал. А теперь ни одной технической единицы целой не осталось. Все поржавело, сгнило, рассыпалось. Парень в пастухи пошел. Хоть какая-то копейка, не сидеть же без дела. Шурка все ж уговорила его поискать работу в городе, чтоб от нужды не пропасть. И получилось у них. Обоих на стройку взяли. Санька хотела мать к себе забрать, да Гришка заартачился. Мол, давай сами жить, без родни. Не то, коли свою родню приволоку, забудешь, сколько углов в нашей комнатухе.

На том и порешили. Но Шурке обидно было. Только вместе жить начинают, а мужик уступить не хочет. Так-то и получилось, что в выходные всяк свою родню навещал: Санька неделю в городе, в выходной в деревню к мамке. После бани на русской печке лежат рядышком и беседуют. А однажды мать и скажи:

— Может, скоро и у тебя дите под сердцем появится. Буду жива иль нет, кто знает? Но твоему дитю и я приберегла на всяк случай. Гля сюда, — указала на старый сундук. Открыла его, достала потайной ящичек, а там еще царские золотые рубли. Да много… — Это твоему дитю от меня на почин. Но только в крайнем случае пусть возьмет. Нехай старается дальше породу сохранить. Как мы с тобой сумели сберечь. От всех! Наши деды и отцы от революции их сохранили, в войну не потратили, и вишь, до тебя сохранились. Их ровно двадцать пять, столько, сколько тебе годов нынче. Об том никому не сказывай до поры. А коли припрет нужда, пустите в ход…

Но баба она и есть баба. Вернулась Шурка в город и рассказала о золоте мужу. У того глаза загорелись. И хотя всю жизнь в нищете прожил, царский рубль, в глаза не видя, от медного пятака не отличил бы, жадность взыграла тут же.

Куда там ждать ребенка? У него и сон, и аппетит пропали. Одна мысль свербила мозги — как забрать у тещи золото? Знал, сама не отдаст, выпросить не получится, а вот отнять… Но как? Теща с вечера закрывает ставни, а двери на запоры. К ней в дом потемну не войдешь. Не откроет, хоть головой колотись. Но надо забрать золотишко.

«Тряхну старую и смоюсь к братану в Мурманск. Оттуда на пароходе куда хошь! Зачем мне в женах деревенская телка? Да с этими деньгами такую отхвачу, целую королевну!» Начал узнавать исподволь цену золоту на черном рынке. С каждым днем глаза Гришки становились круглее от полученной информации.

— Червонное? Царское? Очень дорого!

— Сколько монет?

— Да ты князь!

— Покажи! — проталкивались к Гришке деляги со всех сторон. Угощали, обшаривали глазами старую одежонку.