Помни имя свое
Шрифт:
Несколько боевиков — черные повязки Шариатского полка на головах, автоматы с длинными пулеметными магазинами — осторожно вышли на изорванную взрывом и пулями полянку в зарослях орешника. Оружие было нацелено во все стороны, примерно в двести-двести двадцать градусов по секторам. В отличие от деревенских — это были опытные волки, выживавшие в разрушенном Грозном и в простреливаемой с блок-постов зеленке. Они не погибли в схватке с недавно самой сильной армией мира — и сейчас погибать не собирались…
Боевики замерли. Любой звук, любое движение — и они рванутся в стороны, простреливая длинными очередями свой сектор обстрела. Но ничего не было. Смерть —
— Мегар ду! — наконец крикнул один из них.
В орешнике послышался треск — амир со своими телохранителями, набранными, как и положено только из своих родственников, молодых парней своего рода — шел сюда.
Картина, открывшаяся эмиру, была ужасающей.
Несколько боевиков лежали разбросанные на небольшой полянке, в неподвижности смерти. Остекленевшие глаза, мертво уставившиеся в серое, неприветливое небо, изорванная, окровавленная одежда, мучительные позы, в которых они приняли смерть. Чуть дальше — был еще один, он стоял, уткнувшись головой в землю, как будто совершая намаз. Голова еще одного была отрезана и стояла на груди обезглавленного тела.
Разум эмира отказывался верить в увиденное. Это было просто невозможно, это бросало наглый вызов всем простым и суровым законам, по которым жил его род и его народ. Они — мужчины, дети волков, в жилах каждого настоящего чеченца течет капелька волчьей крови. Они — дети волков! Они живут на своей земле, в своих горах, они прогнали со своей земли русистов и теперь, впервые за несколько столетий, они полностью свободны. Они сильные и как сильные — имеют право держать рабов. Конечно же, русистов, потому что они слабые, разобщенные, они не помогают друг другу, не могут постоять даже сами за себя, они надеются на государство и закон — а не на кинжал, автомат и верных друзей. Их государство слабое и продажное, их эмиры часто сами продавали своих солдат в рабство. Они могли держать рабов и убивать их, если те обессилели или обнаглели, они могли похищать русистов и требовать за них выкуп, они могли похищать русских баб и трахать их, потому что с чеченками так не получается, за каждой стоит род. И соответственно, всем этим правам противопоставляется обязанность русистов быть рабами у нохчей. Его предупреждали, что пленник очень опасен — но он в глубине души не верил в это, ибо не встречал русистов, которые могли сравниться с чеченцами и вообще с любыми горцами. Теперь же получалось, что раб, несколько месяцев просидевший в яме, убежал и безоружный убил одиннадцать нохчей. Он не поверил бы в это — если бы у его ног не была земля, полная трупов. И теперь у беглого раба было много оружия, одежда, обувь, некоторое количество еды.
— Надо… организовать похороны… иншалла — потрясенно сказал один из чеченцев — телохранителей.
— Ничего не трогать!
Амир тяжело вздохнул. Дело было совсем дрянь — за то, что он упустил такого пленника, мог быть шариатский суд, а там будут судить, как верхние люди скажут. Или просто скажут — зачем нам такой тупой баран, который раба удержать не может — и все. А у каждого — кровников много нажито, как только станет известно, что организация отреклась от него…
Как и в любом сообществе — он, как подчиненный не докладывал начальству плохие новости до тех пор, пока оставалась хоть призрачная возможность поправить положение. Но сейчас — такой возможности уже не было…
— Терек, Терек, я Волк. Терек, я Волк, ответь.
— Терек на связи… — гортанным голосом отозвалась рация. Здесь прием был получше, чем в горах.
— У меня случилась беда.
— Ты, сын шакала! — вулканической яростью взорвалась трубка — как это сбежал?! Куда ты смотрел?!
— Я не виноват, эфенди. Я поручил надежному человеку. У меня в селе бывают журналисты, там нельзя!
— Сын осла! Будь проклят твой ослиный род до девятого колена! Ты взял след? Ты послал за ним людей?!
— Да, послал, эфенди. Я послал одиннадцать человек. Сейчас все они у Аллаха. Он взял автомат, снайперскую винтовку, еду, одежду и обувь. Идет в сторону дагестанской границы…
— Осел! Поднимай людей, пусть выходят все, кто есть! Я приеду с надежными людьми! Не дайте ему пройти перевал! Если он уйдет, скоро мы все будем у Аллаха!
Щелчок — связь отключилась.
Налившимися кровью глазами — амир посмотрел по сторонам. Ему надо было кого то зарезать… убить… изнасиловать… выплеснуть все то, что скопилось в нем. Он понимал, что после того, как приедет его эмир, бригадный генерал Дудаев — у него в лучшем случае отберут все, что есть. Такие косяки не прощают. Его род недостаточно силен, чтобы отстоять его.
— По следу! Что встали! Дети шакалов! Вперед!
В ярости — эмир по-волчьи завыл и ударил по кусту орешника, затем по еще одному. Потом пнул лежащее на земле тело с отрезанной головой, которое никто не осмелился тронуть. Раздался щелчок — и под ноги сгрудившихся боевиков из-под отрезанной головы выкатилась осколочная граната Ф1 с выдернутой чекой…
Ближнее Подмосковье
Государственная дача
18 августа 1999 года
Массивный, сверкающий хромом «Шевроле Субурбан» со спецсигналами и номерами серии, которая была выдана на Федеральную службу охраны — вкатился в ворота государственной дачи, раньше принадлежавшей Управлению делами ЦК КПСС, но теперь капитально перестроенной. О масштабах перестройки свидетельствовало хотя бы то, что построенный раньше основной дом теперь использовался как дом для прислуги и хозяйственных нужд, а территорию дачи огородили высоким кирпичным забором, потратив столько кирпича, сколько хватило бы для возведения двух многоквартирных домов. Новая власть — умеренностью не отличалась…
Машина плавно покатила по асфальтированной дороге, проложенной посреди столетних сосен. Дома еще не было видно…
— Как мне себя вести, товарищ генерал?
Сидевший рядом генерал государственной безопасности Николай Платонович Патрушев ныне исполняющий обязанности директора ФСБ — хлопнул своего подчиненного по плечу, рассмеялся.
— Ты что, Миша, как не родной. Здесь без галстуков. Драть не будут, не думай. Тем более — ты у нас герой. Рэмбо!
Михаил за Рэмбо себя не считал. Почти год валялся в госпиталях. У Рэмбо совсем по другому — от него пули отскакивают. Шкура бронированная.
Сейчас вообще для того, чтобы жить — надо шкуру иметь бронированную.
Машина свернула на небольшую стоянку. Остановилась. Дальше дорогу преграждал шестисотый «Мерседес», около него стояли двое, в легких летних костюмах. Один из них — открыто держал автомат…
Однако…
— Дальше пешком… — сказал Патрушев, выбираясь из машины — это со мной.
— Оружие, товарищ генерал — сказал один из охранников.
Их обыскали — сначала сканером, потом руками. Два пистолета — остались на капоте «Мерседеса»…