Помоги другим умереть
Шрифт:
Она достала из того же серванта небольшой альбомчик в потертом плюшевом переплете и ушла. Климов тотчас отложил чесалочку и сел рядом с Женей.
– Как здорово вы это придумали, – пробормотал он, жадно глядя на альбом. – Я тоже люблю старые снимки, только в последнее время совершенно о них забыл. Неужели их так мало осталось? Вроде бы два альбома было?.. О, это я! Нет, Лерка. Или Сашка? А может быть, Костик? – озадаченно бормотал он, разглядывая фотографию голого младенца, лежащего на пузе, сосредоточенно уставясь в аппарат.
Женя, увы, ничего не могла ему подсказать, но тут их позвали к столу, и идентификация младенца стала общим делом. Оказалось, что это все-таки Лера – в возрасте двух месяцев.
– Только головку начала держать, – педантично сообщила климовская теща, которая работала сестрой-хозяйкой в областной больнице и отличалась превеликой аккуратностью.
За столом Женя так и этак пыталась перевести разговор на дальневосточное прошлое, однако за пятнадцать лет жизни в России (так коренные дальневосточники называют все, что западнее Урала) прежние впечатления основательно подернулись пылью забвения. К тому же хозяева не скрывали своего интереса к гостье. Для начала Женя сообщила, что работает в рекламном агентстве, а потом торопливо уплыла из чуждой темы, перейдя к своим воздушным приключениям. Об этом она могла говорить часами, вот и говорила, а сама думала, показалось ей или на лице Валерии в самом деле мелькнула некая тень при упоминании старых фотографий? И сейчас именно Валерия всячески отводила разговор от прошлого. Возможно, конечно, это бессознательная ревность к женщине, внезапно завладевшей вниманием мужа? Чтобы укрепить свою репутацию, Женя принялась рассказывать о Льве, отчаянно привирая в интересах дела. Разумеется, они давно и счастливо женаты. Лев просто-таки не вылезает из Нижнего Новгорода – чистая случайность, что его сейчас здесь нет. Каждый день названивает и все такое, вот и сегодня в девять надо быть у телефона.
До девяти оставалось всего полтора часа, и у Валерии зримо поднялось настроение. А у Жени – упало. Лев уже неделю не звонил. Где он и с кем? Ну сколько можно выдавать желаемое за действительное? Глупо. А еще глупее, что оставила себе на розыск брюнетки всего час. Хотя… Ей же надо подготовиться к ночному выходу. Грушин дулся-дулся, а тут как с печки упал: расщедрился на новое задание. Да какое! Работы – один процент, удовольствия – девяносто девять!
После чая теща Климовых отправилась к соседке. Остальные перешли в гостиную, и Женя сразу обратила внимание, что альбома на диване уже нет. А ведь она ничего не успела увидеть. Так, ее задание с треском валится в пропасть. Теперь просто невозможно настаивать на просмотре фотографий: только полный дурак не догадается, что она хочет что-то найти. А если хозяева не желают этой находки?
Тотчас оказалось, что не желают не все.
– Лера, ну что ты альбом убрала? – возмутился Климов. – Мы ничего не успели посмотреть. И разве у нас один альбом, а не два?
– Да я не помню, где он… – начала было Валерия, но упрямый Климов полез на стул, чтобы поискать на антресолях. Жена испугалась за его ребра и пообещала все найти сама.
Первый альбом оказался малоинтересен: фотографии в нем были все больше климовских родителей, а их самих – только школьные. И не нашлось тут места никаким роковым брюнеткам. То есть брюнеток было сколько угодно, а вот роковых… Главное дело, Женя и сама не могла бы объяснить, почему так равнодушно откладывает фотографию за фотографией. Да, конечно, она помнила слова Миши Сталлоне о тонких губах и длинноватом носе, но искала не только эти черты, а нечто, словами не объяснимое. Если не ведьму, то злую колдунью. Во всяком случае, зловещую. Даму пик! Но ничего подобного пока не встречала.
Тем временем первый альбом был благополучно просмотрен, и Валерия не без скрежета зубовного выволокла на свет божий альбом номер два: в черных лакированных корочках, украшенных перламутровыми птицами и цветами.
– Китай! – с наслаждением провел по нему ладонью Климов. – Антикварная вещь!
– Ну, это студенческие, – бросила Валерия, втискиваясь между Евгенией и мужем (так-так…) и небрежно сдвигая целую стопу фотографий. – Это вам вряд ли интересно будет. А вот эти – уже позднейшие, когда мы в школе по распределению работали.
– Ох, нет! – с непередаваемым ужасом воскликнул Климов. – Не напоминай. Это три самых жутких месяца в моей жизни. Школа в Валдгейме! Как вспомню, так вздрогну. Давай лучше институтские фотки посмотрим.
Он потянул стопку с одной стороны, Валерия крепко держала ее с другой, а Женя с изумлением наблюдала эту короткую, но ожесточенную схватку.
Бог ты мой! Что же так старательно прячет Валерия от нее… или от мужа?
Климов, однако, оказался непрост: вдруг ойкнул, схватился за бок. Валерия с испугу выпустила фотографии, и они черно-белыми пятнами рассеялись по полу.
Женя съехала с дивана и принялась лихорадочно собирать снимки, с твердым намерением не выпускать их из рук до тех пор, пока не выяснит подноготную каждой из запечатленных там брюнеток. И вдруг замерло сердце: прямо ей в глаза улыбчиво глянул… Александр Неборсин.
Тот самый, убитый в своем синем «Мерседесе»! Уж этот вкрадчивый взор записного покорителя женских сердец Евгения успела изучить, пока готовилась к встрече с ним. Ей казалось, что Неборсина просто избаловали женщины, однако, очень может быть, этим выражением глаз он обладал с самого рождения. Во всяком случае, парню на фотографии было лет восемнадцать, а взгляд выдавал уже весьма опытного ценителя женской красоты.
И тотчас сердце пропустило еще один удар: рядом с Неборсиным – Сергей Климов! Такой же молоденький, одетый более чем странно: в жокейскую шапочку с козырьком и камзол с номером на груди. А Неборсин выглядел будто ковбой с Дикого Запада в этом своем стетсоне.
В эту минуту Валерия нагнулась с дивана, и ее желание выхватить фотографию показалось Жене столь откровенным, что она решила тактично не обратить на это внимания, однако на всякий случай поднесла фото к самым глазам, демонстрируя клиническую близорукость. В конце концов, не станет же Валерия вырывать портрет, рискуя выцарапать гостье глаза!
– О, жокей! – обрадовалась Евгения с самым простодушным видом, на который только была способна. Кто-то мог бы назвать его идиотским, но это ее мало волновало. – Помню, вы говорили, Сергей, что играли жокея в студенческом спектакле. Это он и есть?
– Господи! – Сразу помолодев, Климов выхватил у нее фотографию. – Я про эти снимки уже сто лет как забыл. Лера, смотри, это же Сашка Неборсин! Ну и рожа! – Он брезгливо дернул уголком рта. – Что вы, девчонки, в нем находили, понять не могу. Натуральный сукин сын. Кстати, это я от него научился собаками всех называть. Пристало, как зараза! Погоди, но ведь оставались и другие снимки спектакля… – Позабыв о боли, Климов самозабвенно перебирал шуршащую, будто осенние листья, охапку. – Вот еще, еще… Неужели все?!
– Да вспомни, сколько мы их раздарили, – неприязненно сказала Валерия, очевидно, почувствовав недоумевающие Женины взгляды и согнав наконец с лица встревоженное выражение. – Я вообще думала, их уже не осталось.
«Тебе этого очень бы хотелось! – уверенно подумала Женя. – Значит, вы были знакомы с Неборсиным? Как интересно-о… А почему Лере так тяжко об этом вспоминать?»
– Вот! – торжествующе возопил Климов, выхватывая из вороха большую, размером с целый лист, фотографию с обломанными уголками и любовно разглаживая ее. – Вот, Женя, посмотрите: вся наша труппа. Весь наш спектакль.