Помоги другим умереть
Шрифт:
Самое унизительное, что своего пренебрежения никто открыто не выказывал, но то, что мы здесь чужие, пыль на ветру, ощущалось очень сильно. И очень сильно угнетало.
И вот мы оказались в Леприндо. Это почти Якутия, почти север. Две бригады путеукладчиков шли через Кодарский тоннель навстречу друг другу – мы побывали в обеих. Тут-то и познакомились с Иваном.
Он был ровесник моим ребятам, может быть, чуть младше. Но в сравнении с ним все они казались пережившими себя, брюзгливыми старикашками. Их юношеское восхищение давно было убито жизнью – странно, почему именно факультеты иностранных языков формируют племя циников и злобных скептиков?! А Иван был переполнен этим восхищением. Чистая, нетронутая душа! «Иванушка-дурачок» – так сразу стали звать его мои ковбои и жокеи. А он был скорее Иван-царевич. Очень красивый: скульптурные черты, ясные глаза, великолепные губы. А рост, а плечи, а вся стать юного Геракла! Умри, Голливуд! Удивительно, что именно там, на БАМе, я видела по-настоящему красивых мужчин.
– А женщин? – не сдержав робкого ехидства, вставила Евгения.
– Женщин? – Дуги бровей пренебрежительно дрогнули. – Ну какие там могут быть женщины, в бригаде путеукладчиков?! Работяги, свои в доску – это в лучшем случае. Матерились покрепче мужиков! Да я на них, строго говоря, и не смотрела. – Аделаида пренебрежительно пожала плечами, и Женя едва успела спрятать понимающую улыбку. – Итак, Иван… Он не пропустил ни одного из шести спектаклей, данных нами в Чаре, Хани и Леприндо, и каждый вечер мы видели в толпе зрителей эти сверкающие голубые глаза, хотя от усталости у него отказывали руки и ноги, да и концы там не близкие, мотаться за нами… Однако он был молод, силен, да и влюблен к тому же по уши. Конечно, очаровала его прежде всего Алина, но и все остальные – тоже. Все мы. Спектакль, костюмы, манеры, речь… Все оптом и в розницу! Он был слишком юн, слишком неискушен, чтобы понять: мутное стекло здесь выдают за бриллиант. Ивана мы покорили с первого взгляда, он знал нашу дурацкую пьесу наизусть уже на другой день, с упоением цитировал ее, примерял Сашкину шляпу и очки гонщика Кирилла.
Его откровенное обожание вмиг залатало наше потрескавшееся самолюбие. Но вместо того, чтобы проникнуться к Ивану дружескими или хотя бы покровительственными чувствами, ребята его буквально возненавидели. В их глазах он был слишком примитивен, поэтому его восхищение не возвышало, а унижало их. Тем более что он не желал знать своего места и осмелился ухаживать за Алиной. Даже руку и сердце ей предложил!
Если бы в этой хорошенькой головке была хоть капля разума, Алина согласилась бы сразу. Она уже имела репутацию безотказной шлюхи: Хабаровск ведь небольшой город. Судьба предоставила ей шанс для очищения и счастья, но разве способна она была этим шансом воспользоваться! Где там! Кстати, насколько мне известно, она по-прежнему не замужем, – заметила Аделаида как бы в скобках. – Разумеется, она отказала Ивану. Причем сделала это так гнусно… А может быть, это Игорь все придумал, а то и Сашок, не знаю точно. Словом, после последнего нашего спектакля Алина пошла с Иваном гулять, позволила себя поцеловать, а потом завела парня так, что он уже себя не помнил. Это она умела делать в совершенстве! Алина зазвала его в наш пустой и темный вагончик и начала раздевать. Внезапно вспыхнул свет – и на полуголого Ивана, который был уже в полной боевой готовности, уставились суровые судьи. В компании с бутафорским скелетом там сидели все наши парни, которые не упаковывали в это время реквизит, как думал легковерный Ванечка, а, затаясь, подстраивали его позорище.
Женя снова повернулась к фотографии. Странно, она уже успела привязаться к этим ребятам. Ей нравился Климов, она искренне жалела Неборсина, погибшего так внезапно и нелепо. А теперь захотелось порвать фото в клочки, выбросить эти клочки, сжечь и хотя бы так отомстить той банде юных подлецов!
– Да, вы правы, – уныло вздохнула Аделаида, словно прочитав ее мысли. – Трудно себе представить что-либо подобное. Я тоже никак не могла найти обьяснение этой бессмысленной жестокости. Но, признаюсь честно, сначала это показалось мне просто глупой, глупейшей шуткой. Я… я здорово смеялась, я почти одобряла ребят: конечно, Ванечка прелесть, но куда со свиным-то рылом в калашный ряд?! Может быть, я просто ревновала, что он выбрал Алину, и, ханжески качая головой, в глубине души злорадно хохотала, представляя, как наш герой без штанов чешет куда глаза глядят.
То был наш последний вечер в Леприндо. Мы упаковали вещи, безмятежно поужинали, выпили и разбрелись по постелям: Алина с Игорем, я – с Сашенькой… Да, представьте себе! – с вызовом вскинула она голову. – Я никогда не могла долго терзать влюбленного мужчину, к тому же предпочитала молодежь.
В восемь утра за нами должны были прислать автобус – везти на станцию. Однако он запоздал, мы едва успели к отправлению, ужасно злились из-за этого и всю дорогу, все сутки пути до Тынды бухтели и презирали этот плебейский БАМ. А в Тынде, в горкоме комсомола, получая обратные билеты до Хабаровска, случайно услышали, какая трагедия произошла в ночь нашего отъезда. Парочка гуляла при луне – ночи там ясные, звонкие, студеные! – и увидела «уазик», который с безумной скоростью летел не по дороге, а по мари. И вдруг исчез, будто провалился сквозь землю. Так оно и было. Весной в вечной мерзлоте на болотах оживают такие «линзы» – пустоты, провалы. Они разные бывают: иная только колесо у машины вывернет, а в другую бульдозер осядет! Однако ходили слухи об огромных «линзах», куда автомобиль может влететь с ручками и ножками. Вот «уазик» и влетел. А знаете, кто был за рулем?
Женя медленно покачала головой:
– Неужели Иван?
– Конечно! – ожесточенно подтвердила Аделаида. – Кому же еще там быть!
– Он погиб?
– Погиб. Там же болотина кругом – в «линзах» копится вода. Под тяжестью льда продавилась кабина, потом хлынула черная, зловонная жижа…
Она зябко обхватила плечи.
– Я это представляла бессчетное количество раз. Та смерть, которая успела оскалиться ему в лицо, была не очень-то похожа на нашего дрессированного скелетика! Я почему-то думаю, что за те недолгие минуты, пока Иван еще оставался жив, он возненавидел нас еще сильнее. Мы… мы все поломали в нем. Испоганили любовь, но главное – в этой чистой душе мы нарушили некое глубинное равновесие, которое устанавливает сама природа: радость жизни должна уравновешиваться страхом смерти. Думаю, он вряд ли соображал, что делает, когда свернул с дороги на промерзшее болото. Жизни в эти минуты он наверняка не радовался – какая уж тут радость! И смерти не страшился – может быть, даже мечтал о ней. Вот она и пришла.
Аделаида нервно стиснула руки, наклонила голову.
– Понимаете, если бы он погиб сразу… но нет, я думаю, прошло несколько бесконечно страшных минут. В такие моменты человек не может думать: ну вот, наконец-то, я ждал смерть – и она пришла, какое счастье. Наверное, содрогается даже древний старец, даже мудрейший из мудрецов, фаталист из фаталистов! А Ванечке было восемнадцать, девятнадцать. И все чувства, которые только что раздирали его сердце, вдруг отступили, разлетелись в прах перед одним всепоглощающим ощущением – ужасом умирающего существа. Мы опять обманули его! Оказывается, умирать вовсе не легко, не весело, не лихо. Умирать – невыносимо, и смерть – не забава, не игра. О боже, могу представить, как он проклинал нас. Думаю, его проклятие дошло туда, где всем воздают по справедливости! И знаете что?
Аделаида вскинула голову, и Женю дрожь пробрала при виде мертвенной бледности, залившей ее лицо.
– Я почти не сомневаюсь: Иван успел, успел услышать обещание, что его проклятие сбудется!
– Ну… – слабо отмахнулась Женя, едва совладав с голосом, – это уж совсем какое-то… что-то… ну, я не знаю!
– А я знаю, – почти спокойно, обреченно-спокойно откликнулась Аделаида. – Я знаю! Потому что оно уже сбывается.
«Во всех религиях существует понятие о Судном дне, которого никто не сможет миновать. Но если христианская вера допускает прощение грехов, то остальные религии это отвергают, ибо в них не существует веры во всемогущую карму: то есть что ты заслужил во время своей жизни, то и получишь после нее».
Женя услышала междугородный звонок еще на лестнице, и ноги сами понеслись бегом. Рванула дверь в приемную:
– Это мне? Это меня?! – но Эмма уже положила трубку.
– Кто звонил? – тяжело выдохнула Женя.
Не говоря ни слова, Эмма встала и, приобняв подругу за талию, подтолкнула к зеркалу.
Да… вид еще тот! Глаза горят, волосы всклокочены, про помаду и думать забыто, а джинсовый сарафан скоро прирастет к телу, как вторая кожа.
– Ну ладно, – буркнула, выворачиваясь из ее рук, Женя и достала из сумки косметичку. Черт, а ведь сколько слов себе давала… – Все ясно, можешь ничего не говорить. Но это ведь межгород был?
– Да, – Эмма осторожно втиснула свою роскошную фигуру за стол. – Но звонили Грушину. Из Хабаровска.
– Из Хабаровска?! – Женя замерла перед зеркалом. – Как интересно!
– Не больно-то интересно будет, когда счета за переговоры придут. Он второй день с телефона не слазит, так что, если кто и захочет, не прозвонится к нам.
Женя слабо улыбнулась. Дай тебе бог здоровья, Эммочка, добрая ты душа. Мол, звонил, конечно же, звонил твой летающий Лев, да беда, пробиться не мог, потому что Грушин прочно подсел на трубку.