Помоги другим умереть
Шрифт:
– Ты что, из ванны? – мрачно спросил Грушин. – И раздета небось?
– Одета, – огрызнулась Евгения. – И застегнута сверху донизу.
– А как же ты мылась, одетая? – назойливо удивился Грушин. – Вещички попортишь – не жалко?
– А я в водолазном костюме, – сквозь зубы сообщила Женя. – Знаешь, такой огромный, тяжеленный, со шлемом.
– И с резиновыми шлангами?
Наконец-то в голосе Грушина перестали звучать эти нотки умирающего лебедя, от которых Жене хотелось на стенку лезть.
– Сними, Грушин, – хихикнула она, чувствуя, как отлегает от сердца.
Но, как выяснилось, преждевременно. Грушин помолчал, помолчал, потом выдавил:
– Все-таки я тебя когда-нибудь убью.
И положил трубку.
Она вылетела из ванной, задыхаясь от злости. Может, и правда – пусть грушинская любовь ее минует? Устроить это очень просто: всего-навсего уволиться.
И что потом? Опять оказаться в том же состоянии растерянности перед жизнью, которое владело ею два года назад, когда она в буквальном смысле спустилась с небес на землю и бродила по этой земле, не зная, куда приткнуться? Да, ее звали на прежнюю работу в юридическую консультацию, звали на кафедру международного права, где она когда-то защищалась, но все это казалось такой преснятиной! И вдруг выпал из гиперпространства старинный приятель Грушин со своей «Агатой Кристи». Женю словно бы в театр пригласили, но не смотреть спектакли, а играть в них главные роли. Жалко бросать…
В дверь позвонили.
– Кто? – угрюмо спросила она, глянув в «глазок», но на площадке никого не обнаружила.
– Кто там?
Тишина.
Ага, понятно. Любимые грушинские приколы! В прошлый раз он терзал звонок до тех пор (молча, заметьте себе!), пока Женя не плюнула и не открыла… для начала нажав на кнопочку газового баллончика. Когда прочихалась, обнаружила на площадке растаявший торт-мороженое и букет. После этого появился чихающий Грушин. Ну и что? Просидели вечер, глядя каждый в свой кофе и пытаясь зачерпнуть шоколадно-розовую жижу, в которую превратился торт!
Нет, сейчас она не откроет. И даже если он назовется, даже если встанет перед «глазком» навытяжку – не откроет все равно!
Однако в дверь больше не звонили.
Про сон теперь и думать не хотелось. Евгения послонялась по квартире, размышляя, не позвонить ли маме (та ухаживала в Москве за больной сестрой). Нет, они обе уже спят. Ужасно хочется с кем-нибудь пообщаться! А подруг, считай, нет, все они куда-то улетучились за последние годы. Хотя это она сама «улетучилась», предавшись своим воздушным приключениям. А девчонки жили реальной земной жизнью: повыходили замуж, понарожали деток. Им и дела нет до одинокой Евгении, у которой только и осталось что работа да воспоминания, словно ей не двадцать шесть, а шестьдесят шесть. Впрочем, у нее еще жива надежда, что когда-нибудь удастся сказку сделать былью. Вот именно так – преодолев пространство и простор.
Нет, надо отвлечься чем-то радикальным! Женя открыла книжный шкаф, достала ту кассету (если правда, что у каждого в шкафу свой скелет, то вот он, ее «скелет» в ее шкафу!), включила видеомагнитофон и забилась в уголок дивана, с ногами укутавшись в халат.
И сразу полыхнуло в глаза пламенем! Слишком жаркое солнце в Багдаде.
Вот на траве – пока еще зеленой, потому что апрель, а через месяц-другой здесь будет только желтая, выжженная глина, – лежит какая-то длинная-предлинная разноцветная тряпка. Стоит хорошенькая желтая корзина, над ней – железный каркас, причем сверху торчит что-то похожее на шлем рыцарей Тевтонского ордена. Это газовая горелка.
А вот и он! В красной каскетке и черной жилетке с надписью на карманчике: пилот. Светлые глаза невидяще, сосредоточенно смотрят в камеру, рот сурово сжат.
Огромная разноцветная палатка стоит на земле. Лев ходит по ней, трогает бока, оглядывает. Но это не палатка, это оживающий шар! Лев садится в корзину и, сжимая горелку, будто ручной пулемет, начинает стрелять в колышущуюся, бесформенную массу короткими залпами ревущего пламени. Так надувают шар.
В камеру заглянул, перекрывая Льва, командир отряда парашютистов Марк с его суровым профилем римского легионера и детским взглядом. Помахал рукой, улыбнулся:
– Женечка, привет. Возвращайся к нам! Эх, прокачу…
А Лев и бровью не повел, только губы сжал покрепче. Ему, конечно, не до приветов: шар начинает вздыматься. Но ведь так всегда…
А шар уже рвется в небо, да с такой силой, что ражих помощников, вцепившихся в веревки, запросто мотает по полю. Еще с десяток здоровенных парашютистов облепили корзину, стараясь при этом не мешать Льву, который уже не сидит, а стоит, напряженно выпрямившись, и все бьет, бьет короткими очередями в просторную полость огромного воздушного существа.
Небо такое ослепительно голубое, что фигуры кажутся черными, и только шар, пронизанный солнцем, радужно сияет и переливается. И вдруг – раз! – веревки отпущены, помощники посыпались на траву, машут прощально, а шар, сделав восторженный, ошалелый прыжок, взмыл в воздух и пошел, пошел все выше и выше, подталкиваемый короткими струями огня…
На его выпуклых боках был нарисован восточный город, и чудилось, будто все эти минареты, и купола, и кудрявые пальмы сами собой вознеслись в небеса, отправились в воздушное путешествие, захватив с собой единственного человека на Земле.
Женя не стала ждать последних кадров, на которых самосветные пузырьки несутся один за другим в вовсе непредставимой высоте. От этого зрелища всегда щемило сердце. Тот, кто снимал эту пленку, не догадался сделать самого главного кадра: возвращения Льва. Он опять улетел, а Женя опять осталась. Как всегда.
Она выключила телевизор и побрела в постель. Холодную и исключительно одинокую. С тех самых пор, как Евгения наконец-то поняла, что жизнь подруги воздухоплавателя столь же эффектна, сколь опустошительна. Дитя в корзине шара не родишь. И даже не зачнешь, хотя, было дело, пытались они с Левушкой.
От воспоминаний пробрала дрожь. А может быть, простыни настыли. Вот странно: кругом жара, а постель как лед.
Сон улетучился напрочь. Когда хочется плакать, какой тут сон? Хотя плакать вроде бы особенно не с чего. Они ведь не ссорились со Львом, не прощались навеки. И он сегодня звонил. И обещал, что опять позвонит скоро-скоро. Почему же ее повергла в такую тоску эта запись? Не надо было смотреть. «Старым снам затерян сонник, все равно, сбылись иль нет!» И это правильно, правильно. Но так вдруг захотелось его увидеть.