Помоги мне...
Шрифт:
— Софья Даниловна? Розенталь. Мы уже можем зайти к вам с госпожой Максаковой? Хорошо.
Он встал.
— Пойдемте в бухгалтерию. Утром мы заказали для вас деньги в банке, и их уже привезли.
Уже потом, когда деньги были получены, Розенталь, провожая ее до выхода из здания, сказал:
— Будьте осторожны. Опасайтесь не только воров, но и — милиционеров. Наши доблестные стражи порядка отлавливают лиц без регистрации, а потом начинают заниматься мелким вымогательством. Белорусский вокзал не исключение. Как они поведут себя, увидев такую сумму,
К счастью, все обошлось без проверки регистрации, и утром следующего дня она вернулась в Минск.
И вот теперь перед ней лежали две тугие пачки российских тысячных купюр — без малого та сумма, которую она получила бы за три года работы в «Арт-плюсе». Так что теперь можно было смело брать отпуск за свой счет и ехать в Анталию, на Кипр или куда там еще.
Она разыскала на полке свою записную книжку, нашла адрес Ника. Прикинула, как быстрей добраться до Тимирязевской. Потом бросила обе пачки в сумочку, оделась и вышла.
Полчаса спустя она стояла перед дверью квартиры Натальи Зданович. Было воскресенье, и Алла надеялась, что хозяйка окажется дома. Можно было, конечно, предварительно позвонить, но Алла боялась услышать, что та не желает ее видеть. Нет, лучше сразу поставить ее перед фактом. За дверью раздались шаги, послышался металлический звук открываемого замка.
Кажется, Наталья Зданович не удивилась. Или не выдала своего удивления. А может, действительно ждала ее прихода? Алла боялась, что разговаривать придется на пороге, что опять, как тогда на кладбище, она испытает чувство унижения, но женщина отступила в сторону и сухо проговорила:
— Проходите.
В маленькой, с выцветшими обоями гостиной она указала на старое потертое кресло. Сама опустилась на диван, одернула халат и сплела пальцы на коленях, обтянутых темными колготками.
— Слушаю вас.
Алла расстегнула сумочку, достала обе пачки денег и положила их на маленький столик с поцарапанной полировкой.
— Вот. Это часть компенсации, которую Николай... Владимирович просил передать мне. Она принадлежит вам. Вы его жена, и по закону...
Наталья Зданович криво усмехнулась.
— Сейчас, чтобы вы дорисовали в своем воображении мой отрицательный во всех отношениях портрет, я должна взять эти деньги. Этакая хищница, разбогатевшая на смерти нелюбимого мужа... Так вот: я их не возьму. Конечно, это никак не повлияет на ваше уже сложившееся мнение о моей особе, но мне плевать. Мне звонил юрист из этого... как его? «Гидростроя»...
— «Гидромонтажа».
— Пусть «Гидромонтажа». Той суммы, которую получу я, мне хватит очень надолго. Я ведь одна: сын — в Канаде и уже вряд ли вернется, Николай погиб. Это, во-первых. А во-вторых, милая моя Алла, — произнесла она таким тоном, что слово «милая»прозвучало как ругательство, — волю покойного надо уважать, не так ли? Вот и уважайте.
Она потянулась с дивана, сунула пачки в сумочку Аллы и резким движением застегнула «молнию». Потом встала, давая понять, что говорить больше не о чем.
Алла тоже поднялась. Вышла в коридор и направилась к двери. Взглянув на хитрый замок, поняла, что одной ей не справиться. Наталья подошла сзади, протянула руку к замку, потом вдруг сказала:
— Подождите...
Она вернулась в комнату и через минуту вышла оттуда с папкой.
Такой знакомой папкой. Той самой.
Протянула ее Алле, не проронив ни слова и даже не взглянув на нее.
— Спасибо, — Алла посмотрела в лицо Наталье Зданович — и впервые увидела глаза очень одинокой женщины.
25
Прошло три дня.
Несмотря на то, что Махмуд старался изо всех сил, пичкая «земляка» витаминами и лекарствами, делая какие-то уколы, состояние Николая не улучшалось. Кровь перестала идти горлом, но стоило ему закашляться, как его ладонь, которой он прикрывал рот, покрывалась мелкими розовыми брызгами. К тому же у него поднялась температура, и бледные щеки горели нездоровым румянцем.
— К сожалению, мы боремся не с причиной, а с последствиями, — сказал бородач утром третьего дня, обнаружив, что температура его подопечного так и не опустилась ниже тридцати восьми. — Значит, в организме идет какой-то воспалительный процесс. Надо в больницу, но сам понимаешь...
Зданович понимал.
В предрассветный час на четвертый день его разбудил страшный грохот, многократно усиленный эхом, отраженным от стен. Ему показалось, что треснул каменный свод над его головой. Похоже, у входа в пещеру что-то взорвалось. Снаряд? Бомба? Спустя секунду послышался второй взрыв, потом длинная пулеметная очередь. Вспышка вырвала из темноты фигуры мечущихся людей.
Пещера наполнялась едким удушливым дымом. Кто-то пробежал мимо, передергивая на ходу затвор автомата. Николай почувствовал, как на его плечо легла чья-то рука.
— Американцы, — послышался голос Махмуда. — Мы уходим.
Американцы? Неужели конец кошмара, продолжавшегося четыре недели, неужели освобождение от плена, чистые простыни на настоящей кровати в госпитале и выздоровление...
Наверное, Махмуд понял, о чем он думает. Наклонившись к Здановичу, он закричал ему в самое ухо:
— Я оставлю тебя здесь. Это твой шанс. А мы уходим через другой ход на противоположный склон хребта, если только там нет засады.
— Прощай, Махмуд. Спасибо, — коротко проговорил Николай, сознавая, что времени на долгие разговоры нет. — Они не пристрелят меня?
— Кто, люди Абдулхамида? Они воины, а не убийцы, они не стреляют в безоружных и раненых. А вот американцы — не знаю. Прощай.
Вместо рукопожатия, Махмуд сжал его плечо и исчез в темноте.
Мимо Здановича почти бесшумно скользили черные тени моджахедов, негромко переговаривавшихся на ходу. Они уходили вглубь пещеры.