Поморский капитан
Шрифт:
– Ну да, он не колдун, – сказал друг. – Что с того? Зато он где-то раздобыл камень Алатырь, а это куда важнее. С камнем он многое может и без всякого колдовства.
– Ну вот, – сказал Степан, – а ты – колдун, самый настоящий, и вдобавок у тебя тоже есть такой же камень. Почему же ты не можешь одолеть Хагена?
– А кто сказал, что я не могу? – обиделся Лаврентий. – Может быть, я как раз и могу. Просто с этим не нужно спешить. Я сижу тут, прислушиваюсь к себе. Вижу видения, общаюсь с камнем. Такие вещи быстро не делаются.
– А надо быстро, – заметил Степан озабоченно. – Потому что когда окажемся гребцами у алжирских
– Быстро, – это схватить саблю и поотрубать головы всей здешней команде, а сначала – капитану Хагену, – язвительно ответил Лаврентий. – Это было бы действительно быстро, как ты хочешь. Только я что-то не вижу тут сабли, и никто не склоняет свои шеи, чтобы ты по ним рубанул. А сидим мы в ошейниках и на цепи. Так что терпи, Степушка, пока мое колдовство подействует, – а другого выхода у тебя все равно нет.
Окончание шторма команда отметила пьяным разгулом. Несколько суток страшного напряжения, когда каждому приходилось на своем месте отстаивать у моря право на жизнь, утомили моряков, и теперь они хотели расслабиться.
Выпивки на корабле оказалось предостаточно. Здесь было не только традиционное пиво, но и крепкий напиток – шотландский виски, бочонок которого капитан Хаген выкатил для своей команды. Поскольку погода оставалась плохой, моряки пили по своим кубрикам, находившимся в трюме, и пленники в течение многих часов слышали близкие звуки пьянки: стук глиняной и свинцовой посуды, бессвязные крики и хоровое пение…
Из-за того, что в кубрике не было окна, узники не могли судить о том, ночь или день, так что им казалось – пьянство команды будет продолжаться вечно. Ингрид в это время не показывалась в трюме, так что пленники остались без воды и без ставшего уже привычным сушеного гороха. Девушка забилась куда-то подальше от глаз пьяных матросов. На корабле было известно: капитан Хаген поклялся убить без всяких разбирательств любого, кто прикоснется к Ингрид, или, как он торжественно называл ее: «дочери капитана Нордстрема». Но запрет запретом, а у пьяных людей пропадает рассудок…
В этот день случилась беда с сотником Василием, сыном Прончищевым. Хаген исполнил свое грязное намерение, о котором прежде только туманно намекнул несчастному боярскому сыну.
Капитан лично явился за Василием. Держа саблю в одной руке, другой открыл замок на цепи.
– Пойдем со мной, красавица, – грозно сказал он, щерясь своей кривой ухмылкой. – Порадуемся на пару с тобой.
Разбойничий предводитель увел Василия в свою каюту на корме корабля и продержал там несколько часов, успев за это время насытить свою противоестественную страсть. Конечно, Василий ничего не рассказывал о том, что и как происходило в каюте капитана, но, насколько Степан мог судить, Хаген не бил своего пленника – никаких следов побоев не осталось на оскверненном теле боярского сына. Скорее всего, извращенное чудовище просто напоило одуревшего с голоду юношу, после чего воспользовалось его беспомощным состоянием…
Сам же Хаген и привел Василия назад. Он не собирался делать секрета из своей преступной похоти и не желал щадить честь узника.
– Посиди тут, – приговаривал он развинченным пьяным голосом, снова сажая на цепь боярского сына и защелкивая замок. – Посиди тут, пока мне снова не захотелось. Жди меня, красотка, ты скоро опять понадобишься, – с этими словами, сопровождаемыми издевательским хохотом, капитан отправился к себе наверх.
Из-за тонких переборок слышались угасающие пьяные вопли вконец упившихся матросов, угрожающе свистел ветер на палубе, а в кубрике узников происходила тихая трагедия. Когда Василий вернулся на свое место от Хагена, то сначала царила гробовая тишина. Все молчали, хотя ни для кого не было секретом то, что случилось в капитанской каюте. Молчали по двум причинам: во-первых, не знали, как реагировать на произошедшее, а во-вторых – от страха каждого за себя. Ведь если такое оказалось возможным с Василием, то может стать реальностью и для любого другого.
Несчастный сотник не выдержал первым – он разрыдался. Сначала сидел на полу, ошеломленный, изо всех сил пытаясь связать в своем разрушенном сознании себя прежнего, привычного – боярского сына, богатого, уважаемого молодого человека с тем, что представлял собою сейчас – униженным изнасилованным узником. Отважный воин, сотник стрелецкого приказа, многократно проявивший храбрость в боях, в одночасье превратился в презираемого содомита: как такое пережить?
Не выдержав, Василий разрыдался и тем самым как бы подал сигнал всем остальным узникам. Бессильный плач юноши стал его молчаливым признанием, свидетельством его слабости и отчаяния.
А проявить слабость и смятение духа – значит сделаться жертвой.
Первым нарушил молчание Ипат.
– Содомит – хуже собаки, – заявил он, причмокивая своими пухлыми красными губами. – Что, продырявили задницу боярскому сыну?
– Теперь к боярской чести еще дыра прибавилась, – издевательски подхватил Агафон, всегда готовый поддержать любые нападки своего товарища.
– Услужил хозяину, да? – продолжал изгаляться Ипат. Он смотрел на подавленного Василия и явно испытывал наслаждение. Но в голове его уже зрела новая идея для дальнейшего глумления над несчастным. Облизнув губы, он продолжил:
– Как тебе понравилось быть девкой для капитана? Он мужик крепкий, мы видели. По полной тебя оприходовал, как видно. Вон ты какой смирный стал.
Ипат говорил размеренно, как бы наслаждаясь своими словами, и своей злой властью не только над Василием, но и над товарищами по несчастью. Вот как умеет он подбирать слова! Вот как владеет вниманием всех окружающих! Как он пожелает – так и будет!
– Да, сразу видать – понравилось, – хихикнул Агафон, и несколько стрельцов подхватили это смехом.
– А мы тоже мужики крепкие, спуску не дадим, – сказал Ипат, и в его черных глазах вновь появилось что-то звериное. – Если тебе хозяина ублажать нравится, то и нас не обидишь, так?
Степан переглянулся с Лаврентием. Оба они внимательно следили за происходящим. Они видели затравленные глаза Василия со следами слез, видели хищный оскал Ипата, глумливую ухмылку Агафона и выжидательное любопытство на лицах остальных.
Не было сомнений в том, куда ведет Ипат и чем это может закончиться. К сожалению, не приходилось и сомневаться в том, как поведут себя другие пленники, находящиеся в кубрике. Они будут ждать, а затем поступят так же, как Ипат с Агафоном: наглая нахрапистость этих двоих уже явственно делала их вожаками. Еще немного, и они окончательно подчинят себе волю своих более инертных товарищей. Вот так группа людей постепенно становится бандой негодяев…