Поморы (роман в трех книгах)
Шрифт:
Манефа сунула веник под мышку, еще раз заглянула в топку и вышла. В печке весело потрескивали дрова — не в лад мрачному настроению Панькина. Он все ходил по кабинету и думал, что предпринять. Придется посылать на поиски Боевик, — решил он и уже собрался идти за капитаном судна Котцовым, но тут пришел Дорофей Киндяков. Сбросив с плеч брезентовый дождевик и расстегнув поношенный китель, он сел на стул, шевеля густыми с сединкой бровями. Панькин чувствовал на себе угрюмый взгляд Дорофея.
— Горючего пожалел? Куда бережешь? Зимой плавать собираешься?
— Да какое там! —
— Ну вот! — с упреком отозвался Дорофей и смолк, опустив большую ладонь на колено.
Несколько минут назад к нему в избу прибежала жена Семена Дерябина Калерия — в расстегнутом пальтишке, простоволосая, плачущая. Заголосила как по покойнику.
— Ох, чует мое сердце — в беду попал Семен. Ветрище-то какой! Изба дрожит. Помоги ты ему, Дорофеюшко, спаси-и-и!.. — и бухнулась в ноги пожилому кормщику.
Дорофей поднял ее, как мог успокоил, оделся и пошел в правление.
— Надо выходить на Боевике, — сказал он Панькину, — искать мужиков.
— Да, — тотчас отозвался председатель. — Я пойду в море, а ты подежурь тут. Может, пригребут, так помоги им…
Под низким избяным потолком тихонько, почти на одной ноте струилась, будто ручеек, колыбельная песенка:
Баю, баю, покачаю Дитю маленькую, Дитю крошечную! Я пойду во торги И куплю пояски, Все шелковенькие К люльке прицепите, Сашеньку усыпите. Баю, баю, укачаю…Это Соня усыпляла шестимесячную дочурку Сашу. Ритмично поскрипывал очеп, колебался от движения зыбки ситцевый полог над ней. Временами Соня переставала качать зыбку и прислушивалась, не раздадутся ли шаги за окном, не стукнет ли в сенях дверь. Сашенька, словно чувствуя беспокойство матери, не могла заснуть, ворочалась и тихонько сучила ножонками под ватным стеганым одеяльцем.
Тревога за мужа все усиливается, но, хоть на душе и муторно, Соня опять принимается за песню:
Сон да дрема По новым сеням брела, По новым сеням брела, Сашеньку искала. Ино где мне ее найтить — Тут и спать уложить, Спать уложить, дитю усыпить Баю, баю, баю…А на улице вовсю гуляет ветер, грохочет шторм. Лежит камнем на сердце тоска. Ой, беда, беда! — всплакнула Соня.
Варвара, свекровь, одевшись потеплее, уже давно ушла на берег встречать Федю и не возвращается. Значит, не пришли до сих пор рыбаки…
Ветер давит на оконные стекла, и они зябко дребезжат в раме. Стучит о калитку витое железное кольцо, повизгивают ржавые дверные навесы.
Тоска. И недобрые предчувствия.
3
Вынырнув, Федор увидел прямо перед собой какой-то темный бугор, захлестываемый волнами. В первую минуту подумал: Островок… Или камень плоский… Но ведь тут глубоко! Откуда быть камню? А островков тут совсем быть не должно… Стараясь удержаться на плаву, тяжело взмахивая руками, он все смотрел на этот темный большой предмет и наконец сообразил: Да это же ела днищем кверху! Поплыл к ней. Мокрая одежда, тяжелые бахилы тянули вниз, шапка уплыла. Пряди волос закрывали глаза, и Федор исступленно мотал головой, взлетая на волнах и затем проваливаясь в пучину. С трудом великим домахал до елы, попробовал уцепиться за днище Это никак не удавалось — рука скользила, ногти ломались. Надо с носа, либо с кормы, — сообразил он. И тут до него донесся истошный крик Семена:
— Фе-е-е-едор! Фе-е-е-едор!
— Семе-е-ен! — изо всей мочи крикнул Кукшин, — Семе-е-ен! Я ту-у-у-ут!
Он не видел Дерябина, хотя тот был где-то рядом.
— Дай руку-у-у! Р-руку да-а-ай! — кричал Семен.
— Где ты-ы-ы? — сорванный от напряжения и стужи голос Федора с трудом прорывался сквозь шум моря. — Не вижу-у-у!
— Сюда смотри, я на киле-е-е!
Федор наконец различил в плотных сумерках протянутую к нему руку и, изловчившись, ухватился за нее. Волна, будто на качелях, подкинула Кукшина, и он нащупал свободной рукой окованный полосой железа киль. Собрав остаток сил, выбрался на днище. В животе все ворочалось: порядком наглотался воды. Несколько минут Федор молча отплевывался.
— Ну, брат, хана-а-а! — сказал затем отчетливо и зло. — Слышь, брат? Рыб кормить будем…
— Погоди с отходной-то! — сурово одернул его Семен, который лежал боком на днище. — Бахилы у тя подвязаны?
— Подвязаны.
— Одну завязку дай мне. Я тоже сниму — свяжем весла, чтобы не уплыли…
— Весла? — радостно переспросил Федор. — Неуж-то весла?
— Весла, — повторил Семен. — Когда я вынырнул, так одно мне под руку подвернулось. Поймал. А другое возле борта нашел.
— Ну, Семен, везучий ты! Весла — это хорошо. — Федор одной рукой стал развязывать сыромятный ремешок на бахиле под коленом. Отвязал, хотя кожа размокла и рука плохо слушалась. — Держи!
— Погоди… — Семен половчее передвинул весла, прижатые телом к днищу у основания киля. — Давай! — Связал ремешки, зубами затянул узелок. Свободный конец ремешка умудрился продеть в щель под железную полосу, тоже крепко завязал. — Ну вот и ладно. Как ты? Закоченел?
— Спрашиваешь! — хмуро отозвался Федор, всматриваясь в потемки. — Все одно пропадем. Не утонем, так замерзнем. Мокрехонькие, только что не нагишом.
— Ну-ну! Крепись! Отлив начнется, волна спадет — легче будет.
Федору стало неловко от того, что он вроде бы совсем упал духом. Уже спокойнее спросил:
— А мы ровно на месте стоим?..
— На якоре. Он выпал из елы и за дно зацепился. Только бы трос не перетерло. Перетрет — утащит нас в голомя…