Поморы (роман в трех книгах)
Шрифт:
— Как хочешь, мама.
Ефросинья пошла на поветь, долго искала там иконы и нашла их в самом дальнем углу, за ворохом сена, сложенными в стопку и накрытыми мешковиной. Она выбрала для себя изображение богоматери с младенцем, подошла к оконцу, пригляделась к иконе на свету и аккуратно смахнула с нее пыль. Икона была старинного строгановского письма.
В конце шестнадцатого века купцы Строгановы завели у себя иконную горницу, где работали лучшие мастера-иконописцы в манере северного письма. Оттуда, из Сольвычегодска, и попала Богоматерь на Поморье. Этого Ефросинья не знала, но ценила образ не только из религиозных побуждений,
Дорофей встретил ее с этой ношей не очень приветливо.
— Ты не гляди так косо, Дорофеюшко, — сказала жена, положив икону на лавку. — Куды человеку деться со своей верой? Не осуждай. Ну-ка, выкинули Богоматерь на поветь. Разве так можно?
В молодые годы Дорофей бы без лишних слов взялся за топор, расколол бы икону и пустил ее в печь на растопку, а теперь промолчал и махнул рукой.
2
Хоть и хвалился Панькин в райкоме удоями да запасами сена, скотный двор в колхозе давно устарел. О механической подаче кормов и электродойке скотницы только мечтали. Единственным достижением были автопоилки, установленные два года назад.
Стойловый период длился чуть ли не весь год. Только летом пасли коров на отгонном пастбище в приречных лугах, а осенью, зимой и весной — почти до июня их держали на привязи во дворе.
Работа доярок была утомительной. Приходили к первой дойке еще до света, возвращались по домам, задав корм, поздно вечером.
Фекла отправилась в правление колхоза со своими предложениями.
— Что такое делается? — сказала она Климцову. — По всей стране животноводство механизировано, а в нашем передовом колхозе доярки коров по старинушке руками за сиськи тянут? Не годится. Надо, Иванушко, непременно завести нам электродойку. Ну в это лето я ее от тебя не потребую: работать еще только начинаешь, дел шибко много. А к осени, к стойловому периоду, чтоб были электрические доилки!
Климцов, наморщив лоб, посмотрел в бумаги, лежавшие на столе, словно в них искал ответ.
— Сперва надо построить новый коровник, а уж потом об электродойке думать.
— Давай строить. Когда?
— Годика через два. Раньше никак. Уж пока поработайте в старом. Это у нас не первое дело. Главное — промыслы.
— Все главное, — холодновато возразила Фекла. — И по-моему, так ближняя соломка лучше дальнего сенца. Электродойку надо заводить сейчас. Построим новый двор — перенесем.
— Хорошо. Подумаем. На правлении обсудим, — пообещал Климцов.
На заседании правления Фекла настояла на приобретении электродоильного агрегата.
— Скоро, бабоньки, будем коров доить электричеством, — пообещала она скотницам. — Потерпите маленько.
Правление ввело недавно денежную оплату дояркам вместо прежней по трудодням, и заинтересованность в работе возросла. Сейчас каждая доярка держалась за место.
С переходом на ферму многое изменилось в жизни Феклы. Теперь она всегда находилась близ дома, в селе, каждый день ела горячую пищу, спала на мягкой постели — не то что раньше, когда целыми месяцами жила по тоням на морском берегу, на озерах, на Канине в душных избушках, где и сесть было негде, кроме как на нарах, и спать было неудобно и жестко. Но на новой работе были свои беспокойства.
Однажды Фекле среди ночи постучали в окошко. Откинув занавеску, она увидела Трифона, одного из братьев Сергеевых, которых она в войну уличила в краже рыбы на озере. Трифон теперь постарел, остепенился и мирно доживал свой век, выполняя обязанности сторожа на ферме.
В руке у него горел фонарь летучая мышь.
— Что случилось, Трифон? — спросила Фекла в форточку.
— Настурция никак не растелится, — ответил сторож. Фонарь качнулся у него в руке, и свет заметался по темному окну. — Агафья тебя зовет на помощь…
— Сейчас…
Фекла оделась, побежала к ветеринару, разбудила его. Настурция, небольшая коровенка местной породы, с помощью ветеринара растелилась-таки благополучно.
Но случались отелы и неудачные. А то вдруг заболеет какая-нибудь корова… Или корм перерасходуют, или поилки откажут в работе — движок подкачает… И все бегут к Фекле. Как же иначе? Она — начальство.
Да еще требовался подход к каждой скотнице, характеры у некоторых были строптивые, неуживчивые. И надо было следить за сторожем, чтобы ночами не дремал, не оставлял хозяйство без присмотра и сам бы ненароком не пожег от цигарки двор: курилка был неисправимый. А то и выпившим приходил на дежурство. Фекла не однажды заставала его спящим и давала разгон по всем правилам.
Все это доставляло ей массу хлопот. Но что поделаешь? Уж если взялась за ответственное дело, надо не подкачать.
С фермы Фекла уходила последней. И сегодня, собравшись домой уже поздно вечером, дала очередной наказ сторожу:
— Смотри хорошенько, Трифон! Если что — беги ко мне.
— Да ладно, не впервой. Знаю.
— Знать-то знаешь, а смотри в оба! Ежели еще раз уснешь на дежурстве — не сносить тебе головы.
— Уж больно ты строга, Феклуша. Совсем, значится, вошла в роль, — говорил Трифон, поглядывая хитрыми, чуть навыкате глазами и скручивая цигарку. — Недаром говорят: дай бабе власть — она все под себя подомнет. Мужику тогда никаких не останется удоволь-ствиев…
— Чего это ты про удовольствия запел? — Фекла посмотрела на подчиненного с напускной строгостью. — Какие тебе нужны удовольствия? Уж не такие ли, какие однажды Таська тебе доставила?
Фекла намекала на давний случай, происшедший с Трифоном. Как-то сразу после войны в трудное, полуголодное время кто-то повадился по ночам на ферме доить одну и ту же корову Пеструху. Придет утром скотница, потянет за соски — молока в вымени нет.
Сторож тогда был старый, глуховатый и подслеповатый. Он обычно сидел в котельной у теплой печки и ничего не видел и не слышал. Панькин попросил Трифона подежурить и выведать, кто крадет молоко. Чем руководствовался председатель, давая такое поручение именно Трифону, было непонятно: Сергеевы нечисты на руку, всякий знал. Хотел, видимо, Панькин таким необычным способом перевоспитать мужика.
Вечером Трифон пробрался на скотный двор, устроился на куче свежей хвои, привезенной для подстилки, затаился. Вскоре скрипнула дверь с улицы, кто-то тихонько прошмыгнул к стойлу, сел под Пеструху на скамейку, и струйки молока тоненько запели в жестяном ведерке. Трифон подкрался, зажег спичку и увидел Таисью. От испуга она перевернула ведерко, и молоко вылилось…
— Так вот кто по ночам коров доит! — сказал Трифон.
— Ой, Трифонушко, это я случайно. Не говори никому, бога ради! — стала упрашивать Таисья.