Поморы (роман в трех книгах)
Шрифт:
Обнимая земляков, Вавила даже прослезился — так разволновался. Подал старинные венские стулья с гнутыми спинками.
Дорофей бегло осмотрел жилье. Комната небольшая, в одно окно. Под потолком — трехрожковая люстра. Посредине — круглый стол без скатерти, на нем чайник, стакан в подстаканнике, сахарница, тарелка с хлебом. Стены голые — ни картинки, ни коврика, как заведено в иных городских квартирах. На комоде дешевенькая скатерть, будильник, какие-то безделушки, оставшиеся, видимо, от покойной жены Меланьи, и два портрета в одной рамке под стеклом: Меланья еще в молодом возрасте
Вавила прошел в крошечную кухоньку, принялся там хлопотать.
— Чайку согрею. Выпьем чего-нибудь, — сказал оттуда громко и вскоре принес чайник, бутылку вина. — Закуска вот только неважная, — принялся он вскрывать банку рыбных консервов.
— Не хлопочи, Вавила Дмитрич. Мы ведь не в гости. Навестить пришли, справиться о здоровье, — пояснил Дорофей.
— Спасибо. На здоровье пока не жалуюсь. Вот только глаза стали слабоваты. Иной раз на улице, если потемки, и дороги не различаю. Одним словом, по поговорке: Ночь-та темна, лошадь-та черна, еду-еду да пощупаю: тут ли она? — Вавила рассмеялся беззвучно, тряхнув бородой. — А живу… — он поставил перед гостями консервы, стаканы, — живу, с одной стороны, вроде бы и ничего. Квартиру дали в новом доме, как родителю павшего воина… Пенсия идет, хоть и небольшая. На хлеб хватает — и ладно. И в то же время плохо живу, тоскливо. Один как перст, жену давно похоронил, сына нет, родных больше никого… Знакомых можно перечесть по пальцам. Работать всерьез не могу. Остарел. Зимой иногда на барже дежурю сторожем… Вот и все мои, как говорится, жизненные интересы. Ну что же, земляки, по чарочке для встречи!
Выпили по стопке. Дорофей чувствовал себя немного стесненно. Не виделся со своим бывшим хозяином давно, отношения у них в прошлом бывали натянутые. Однако мало-помалу разговорились, натянутость исчезла. Воспоминания о прежних морских странствиях растопили ледок. В прежнем бывало и хорошее, не все плохое. О размолвке в памятный тридцатый год не вспоминали — теперь уж ни к чему. Оба старательно, словно подводный риф, обошли эту тему.
Вавила грустил вслух:
— Одна у меня отрада — глядеть на Двину. Как лед пройдет, каждый день хожу на набережную. Там весело, там жизнь! Корабли, ветер, волны… Иной раз и солнышко проглянет, обогреет. Воздух там, на берегу, чистый, дышу не надышусь. Кажинный денек хожу. В этом только и интерес в жизни. Ну а вы-то как? Хорошо ли нынче в Унде живете?
Дорофей неторопливо и обстоятельно рассказал обо всем: о том, как отмечали тридцатилетие колхоза, как избрали нового председателя и как вот теперь приехали покупать суда…
— Жизнь у вас идет своим чередом, — Вавила стал наливать чай.
Дорофей смотрел на него украдкой, стараясь понять его, и все больше убеждался, что перед ними сидел уже не тот, не прежний Вавила, властный, уверенный в себе человек. Но и душевного надлома в нем не было. Просто он был уже стар; чувствовалось, что сам подвел итог своей жизни и успокоился на этом. Никакие планы и честолюбивые мечты уже не волновали его — так старое, отплававшее свое судно стоит в затоне на долгой стоянке до тех пор, пока держится на плаву, а потом идет на слом…
Все у него в прошлом. Да и в нем-то было мало радости. Не успел купец развернуть свои дела — революция помешала… Дорофею стало даже жаль Вавилу.
— Значит, Панькин остарел, теперь на пенсии? А колхоз, говорите, богатеет? Это ладно. А как люди-то живут материально? Не все ли деньги на суда ухлопываете? — спросил Вавила.
— Суда мы покупаем на средства капиталовложений. То, что идет в оплату труда, — особая статья по смете, — стал объяснять Дорофей. — У тех, кто на промыслах, заработок твердый. Не обижаемся.
— Да, не обижаемся, — охотно подтвердил Офоня. — Мне дак хватает на прокорм семьи. Еще и лодочный мотор покупать собираюсь…
— А сколько он стоит, этот мотор? — спросил Вавила между прочим.
— Да сотни две-три. Смотря какой марки…
— Покупка солидная, — усмехнулся Вавила, но тотчас опять стал серьезным. — Так-так… Раз есть достаток — и жить легко. А как там Фекла? А Родька Мальгин?
— Зюзина теперь заведует фермой. А Родион по-прежнему в сельсовете.
— Так-так, — повторил Вавила. — Значит, Фекла-то в начальство вышла? Справляется ли? Малограмотная девица была. Но — старательная. Этого у нее не отнимешь. Годы, видно, изменили ее к лучшему. Растут, значит, люди?
— Не только растут, но и старятся…
— Да, да, это уж само собой, — развел руками Вавила и тихо опустил их на стол. — А ты, Дорофей, кем состоишь в колхозе? А ты, Офоня?
Рассказали. Вавила одобрительно кивнул. Офоня думал-думал и предложил:
— Переезжай-ко, Вавила Дмитрич, к нам. Чего тебе тут под каменной плитой сидеть? — кивнул он на бетонное потолочное перекрытие. — Все же родные места, природа и прочее…
Вавила долго молчал, размышляя над таким предложением. Дорофей тоже сказал:
— Если надумаете приехать — примем.
— Это вы так говорите. А другие?
— И другие примут. Даю слово.
— А ты что, большая шишка в колхозе, раз даешь слово? — улыбнулся Вавила, смягчая грубоватую шутку.
— Шишка не шишка, а уважения среди людей еще не потерял.
— Это хорошо, что не потерял. А я вот потерял. Давно потерял и сам не пойму — почему. Видно, такова жизнь. Вертит людскими судьбами так и сяк… Ну а если переберусь в село — чем заниматься буду? В деревне бездельников не любят. Это в городе их вроде не видят, народу много… А там не любят праздных людей.
— Чем можешь — тем и занимайся. Хоть отдыхай, живи пенсионером, сиди со стариками на рыбкооповском крылечке… Хоть помогай посильным трудом, — сказал Офоня, оживившись. Ему и в самом деле хотелось затащить Вавилу обратно в Унду. Будто там без него чего не хватало. — На родине и помирать легче…
— Какой из меня теперь работяга! Разве сторожем где-нибудь. И то не доверят. Скажут — из бывших.
— Не дело говоришь! — Офоня даже обиделся. — Я за тебя, Вавила Дмитрич, и поручиться могу!
— Вон как! Ну спасибо, Офонюшка. Твоя порука пригодилась бы. Только переезжать мне, пожалуй, не стоит. Поздно. Да и землякам, чтобы принять меня, бывшего, как вы называли, экс… эксплуататора, надо старое забыть… А возможно ли?
— Старое все забыто, — сказал Офоня.