Поморы
Шрифт:
Тихон рассмеялся открыто, весело, как бывало в юности.
— Отбрил! Ну, отбрил, братуха! Ладно, не обижайся. Я ведь шуткую…
— Да чего обижаться то? Ишь, и словечки у тебя не поморские стали соскакивать с языка: шуткую… Там научился? Ну, ничего, поживешь дома — вспомнишь родные слова. Женку-то почему не привез? Поглядели бы…
— Дома сидит. В декретном отпуске. Живот у нее, пожалуй, теперь побольше моего, — снова засмеялся Тихон. — Я вот уехал и беспокоюсь, не рассыпалась бы там без меня… Ну да ничего, в крайнем случае, теща поможет.
— Значит, наследника ждешь? Это ладно.
Тихон приехал на Север не только для того, чтобы побывать в родительском доме. Комитет ветеранов Северного морского пароходства пригласил его на встречу
— Собралась старая гвардия в мореходном училище, — рассказывал он. — В большом зале столики расставлены, на них угощение: фрукты, карамельки, лимонад, пиво, икорка на тарелочках и все такое прочее. И сцена с микрофоном. Открыл встречу начальник пароходства, а потом ветераны ударились в воспоминания, кто на чем и куда плавал, сколько раз тонул, сколько под бомбежкой был, как доставляли грузы ценные для фронта. И меня вытащили к микрофону. Вспомнил и я, как мы с капитаном Афанасьевым да помполитом Петровским шли из Исландии в Мурманск на Большевике, как бомба грохнулась на палубу, а мы назло фашистам сохранили и плавучесть, и ход. Хорошо поговорили… Ну а на другой день на Александре Кучине «Теплоход, названный именем известного капитана и питомца Архангельского мореходного училища Александра Степановича Кучина. В послевоенные годы это судно было учебным кораблем для молодых моряков» пошли в море к острову Сосновец почтить память товарищей, что погибли в Великую Отечественную… Там венки на воду опускали, и салютовали, и торжественное построение было на палубе. Словом, эти дни надолго запомнятся.
Братья сходили на кладбище, на могилу матери. Постояли там молча перед заросшим травой бугорком с темным, чуть потрескавшимся от времени сосновым крестом. Положили на могилу цветы. А потом Тихон, надев сапоги и ватник, отправился бродить по тропинкам своего детства. Прежде всего побывал на причале у колхозных складов, откуда, бывало, уходили рыбаки в море, осмотрел старый бот, на котором Дорофей Киндяков плавал в войну у берегов Мурмана. Бот стоял теперь под урезом берега на деревянных подпорах.
Тихон поднялся на палубу, которая и сейчас еще была без единой щелки — на совесть строили северные корабелы. Покрутил старинный дубовый штурвал с выточенными из стали накладками у осевого отверстия. Стекол конечно, не сохранилось, и в рубке тоскливо посвистывал ветер.
На северо-восточной окраине села Тихон спустился на берег, к приливной, черте. Здесь Унда издавна провожала в море, а потом встречала с промысла зверобоев. Тихон долго стоял на обнажившейся в отлив песчаной полосе, сняв шапку и вспоминая, как в феврале двадцать девятого года, перед самой коллективизацией он с Родионом и матерью встречал из плавания отца. Это тогда Анисим Родионов принес худую весть о гибели во льдах Елисея Мальгина. Все вспомнил Тихон: и низкое негреющее солнце, и резкий ветер, и поземку, и то, как у матери подкосились ноги и она, опустившись в снег на колени, закричала страшно и пронзительно: Елисе-е-е-юшко-о-о!
Над морем толпились лиловые облака, а в просветы меж них прорывались веселые лучи солнца. Тронутые позолотой плескались в стремительном беге волны, они торопились вдаль, к горизонту, и, казалось, ничто не могло удержать их. Тихон долго не мог отвести от них взгляд. А когда повернул обратно в село, задержался на возвышенном местечке у берегового обрыва, возле серых от непогоды деревянных поминальных крестов. Ветер трепал навешенные на них белые льняные полотенца.
…В тридцать втором году колхозный промысловый бот Ударник попал в жестокий шторм у берегов Мурмана. Двигатель отказал, и неуправляемое суденышко прибоем разбило в щепки о скалы. Вся команда погибла. В память о ней и были поставлены эти кресты. Сюда, словно на древнее языческое капище, каждый год в день поминовения приходили матери и вдовы утонувших рыбаков плакать и причитать:
Он, уж и век по путям нашим, дороженькам,
Уж вам больше будет не бывати,
Уж и черных-то болотинок
Да вам больше будет не топтати…
Только ветры да пустынный берег знали, сколько тут было пролито слез, сколько произнесено сокровенных, идущих от сердца слов.
Да, старое неизбывно напоминало о себе. От него не уйдешь, его нигде и никогда не забудешь! Крепок поморский корень с незапамятных времен в этих пустынных неприветливых местах.
Теперь здесь новая жизнь. Брат рассказывал Тихону, что колхоз обзавелся тральщиками и будущей весной собирается вести зверобойный промысел с помощью авиации. А сможет ли он, Тихон, вернуться сюда, чтобы участвовать в этой новой жизни? Непросто после бойких торговых путей ложиться на древний поморский курс. Вряд ли он решится расстаться со своим кораблем, экипажем, с большим и оживленным портом на Дальнем Востоке. Да и жена, наверно, не согласится переехать сюда…
Многое менялось в поморском селе: его внешний вид, способы и средства промыслов, бытовой уклад, но традиции и многие привычки оставались незыблемыми.
Как всегда, посиживали старики на ступеньках магазинного крылечка. Они приходили сюда обменяться новостями, погреться на солнышке и вчера, и позавчера, и много лет назад.
Ушли из жизни, улетели на Гусиную землю деды Иероним Пастухов и Никифор Рындин, пришли на смену Аниспм Родионов, Ермолай Мальгин и другие. Тут они и сидели, на вымытых до блеска ступенях, встречая и провожая каждого прохожего мудрыми всевидящими взглядами и неторопливо разговаривая о погоде, об уловах, о направлении ветров, о том, кто уехал в город навовсе, а кто не навовсе, кто на ком собирается жениться и кто с кем поссорился, а то и подрался, пытаясь таким способом решить семейный конфликт… Да мало ли тем для разговоров!
Когда Тихон проходил мимо, один из стариков окликнул его:
— Эй, тезка! Подь-ко сюда. Посиди с нами, уважь ветеранов.
Это был Тихон Сафоныч, бывший предколхоза, а ныне персональный пенсионер областного значения.
Выйдя на пенсию, на крылечко Панькин попал не сразу: все не хотелось считать себя стариком. Каждый день он довольно резво поднимался по ступенькам, в магазин за хлебом, но со стариками только снисходительно здоровался да отвечал шуточками на их колкие замечания: дескать, нашего полку прибыло, пополнилась пенсионерская гвардия, был председатель, да весь вышел; только по старому морскому картузику, именуемому мичманкой, и можно узнать бывшего резвого главу колхоза… Старики не спешили приглашать Панькина посидеть с ними. Знали — рано или поздно не минует Тихон Сафоныч этой участи, и как бы он ни молодился, как бы ни хорохорился, на крылечке ему сидеть все равно придется.
А Тихон Сафоныч первое время сидение такое считал для себя даже в некотором роде зазорным, тем более что кой-кто из стариков не прочь был, выждав податливых знакомых, подзанять у них рублишко да скинуться на троих — такой городской обычай приплавился каким-то путем и сюда… Правда, выпивох среди пенсионеров было немного. Кадровые седуны, понимая, что вино преждевременно уносит в могилу далеко не маловытных «От слова выть — прием пищи (обед, ужин и пр.). Маловытныи — слабый, некрепкий, малохольный» поморских мужей, опасались спиртного, как черти ладана, собираясь пожить возможно дольше…
Но пришло время — стали плохо слушаться ноги, заныла поясница, запокалывало сердце, и Тихон Сафоныч стал частенько опускаться на гладкие ступеньки рыбкооповского крылечка.
Иногда за продуктами приходил и Дорофей Киндяков. Подобно Тихону Сафонычу, на первых порах он тоже хорохорился, небрежно здороваясь с теми, кто праздно греет задом крыльцо, и довольно проворно шмыгал в магазин. Но старики не сомневались, что скоро и он наденет валенки с галошами, фуфайку, ушанку и попросит их потесниться. А пока его встречали примерно так: