Помощник хирурга
Шрифт:
— Но где же найти второго фон Пуфендорфа?
— И правда, где? По крайней мере, я знаю самого сведущего человека в городе, джентльмена, отлично знакомого с репутацией тех, кто всегда на виду, отлично подходящего, чтобы указать самое прозорливое юридическое дарование. Стоит ли обратиться к нему?
— Это было бы очень любезно, Стивен, если не сложно.
Мэтьюрину это было совсем не сложно: главной целью его визита в Лондон была доставка бостонских трофеев своему начальнику, сэру Джозефу Блейну, осмотрительному офицеру разведки, к которому он был приписан. Эти бумаги-трофеи находились у Стивена при себе, завёрнутые в холст. А так как однажды он умудрился
Возница правил сквозь тучу брызг и моросящий дождь, по улицам, полным зонтов и обрывков транспарантов, восхвалявших победу, уже пришедших в негодность, хотя в их переливающихся цветах ещё можно было узнать названия пары кораблей, «Шэннон» и «Чезапик», начертанных громадными буквами, вкупе с остротами и стишками в объёме, который смогло вместить свободное место или выдать изобретательный ум сочинителя.
Экипаж остановился у неброского домика за Шеперд-маркет. Возница постучал в дверь и её открыл сам сэр Джозеф со свечой в руках.
— Мой дорогой Мэтьюрин, — воскликнул он, не отрывая глаз от пакета в руках доктора.
— Вот уж приятный сюрприз. Наконец-то! Добро пожаловать домой!
Они поднялись в библиотеку, невероятно комфортную холостяцкую комнату — турецкий ковёр, очень удобные стулья, великое множество тщательно расставленных книг, в основном по энтомологии, несколько невероятно детальных эротических картин и бронзовых статуэток, подмигивающее пламя за латунной каминной решёткой, лампа с зелёным абажуром.
— Должен попросить прощения за то, что напросился приехать сюда, сэр, — начал Стивен. — Но меня не было так долго, что об обстановке в Адмиралтействе мне уже ничего не известно: знаю лишь, что произошли какие-то перемены, так что решил поостеречься и избежать возможных недоразумений или проволочек.
— Что вы, что вы. Ничто бы не доставило мне большего удовольствия. Я велел затопить камин как только доставили вашу записку. Вы всегда были зябкой натурой — умоляю, пододвиньте стул чуточку ближе к огню. Уверяю, ваш визит я воспринимаю как встречу с другом. Действительно, в Адмиралтействе произошли перемены. Бедняга Уоррен больше не с нами — но вы должны были это узнать до отхода «Леопарда». Кстати, отличная работа, Мэтьюрин! Я полагаю, мои поздравления наконец вам доставили?— На острове Ява. Вы были слишком добры, право слово.
— В этом вопросе мы с вами не сходимся: это было самая тонкая операция за всю мою службу — своего рода эталон решения подобного рода задач. После ушел адмирал Сиврайт, вместе ещё кое с кем. Теперь там полдюжины новых лиц, весьма способная молодёжь, по крайней мере, некоторые. У нас новый второй секретарь, мистер Рэй, из Казначейства. Если быть более точным, исполняющий обязанности второго секретаря, хотя у меня мало сомнений, что его не утвердят, если только бедняга Барроуз не продемонстрирует нам пример невероятного исцеления. Этот человек невероятно быстро схватывает детали и очень деятелен. Хотел бы я иметь хоть половину его талантов. Он работает усерднее, чем любой из нас, и находит время для активной общественной жизни:
куда бы я ни отправился, обязательно его встречу. Возможно, вы знаете мистера Рэя, мистера Эдмунда Рэя?
Стивен знал мистера Рэя, но по одной несчастливой случайности, в связи с эпизодом, когда Джек Обри обвинил этого джентльмена в нечестной игре за карточным столом выражениями, весьма незначительно замаскированными приличиями. Рэй не счёл нужным
— Эти бумаги я получил в Бостоне, — разворачивая пакет, пояснил Стивен. — На первой странице вы найдёте краткий отчёт о способе, которым они ко мне попали, на следующем — описание остального содержания. Большинство местного значения и майор Бек в Галифаксе уже принимает меры. Но могу без лишнего хвастовства сказать, что некоторые имеют более широкую, повсеместную ценность.
Сэр Джозеф надел очки и сел к столу, сбоку от него стояла лампа.
— Боже мой! — вскричал он мгновенье спустя. — Это же личные бумаги Джонсона!
— Именно так, — кивнул Стивен.
Доктор поднялся и подставил спину огню, откинув фалды сюртука вперёд, чтобы тощие ляжки полностью ощутили исходящее тепло, и наблюдал за сэром Джозефом. В
воцарившейся тишине тот читал, полностью сосредоточившись на освящённом лампой круге света, с достойным зависти рвением подмечая в материалах все детали. Кроме шелеста страниц и редких восклицаний «Ах, лиса... хитрая бестия...» больше не слышалось ни звука. Спустя какое-то время Стивен повернулся к книжным шкафам:
Мальпиги, Сваммердам, Рэй, Реомюр, Бриссон, свежие работы французов, включая эссе Кювье,[11]которого он сам ещё не видел. Доктор присел на подлокотник кресла и пролистал первые главы, затем отправился в кабинет сэра Джозефа, чтобы взглянуть на описываемое в книге насекомое. Ящик за ящиком, заполненные любовно умерщвлёнными созданиями, приколотыми булавками и подписанными. Во втором ящике он обнаружил очень редкого гинандроморфа, желтушку шафрановую, одновременно имеющуюпризнаки самца и самки, а под её научным названием подпись: «В подарок глубокоуважаемому другу, доктор П.Х.» Эти инициалы он использовал на службе в то время, когда подарил Блейну бабочку: сэр Джозеф всегда был начеку, и кроме него самого никто бы не смог расшифровать многочисленные инициалы, красующиеся на внушительном количестве образцов в этой обширной коллекции, особенно экзотических жуках, как определил Стивен, некоторых с Явы, моря Сулавеси, Цейлона и Счастливой Аравии,[12] без сомнения дары широкой сети агентов, всех столь же безымянных для него, как и он для них. Мэтьюрин нашёл своё насекомое, болезненного вида долгоносика, и вернулся к тексту, наклонив книгу и футляр так, чтобы они оказались в круге света. Сэр Джозеф продолжал читать.
Стивен с головой зарылся в аргументацию Кювье. Она была убедительна, изящно изложена, хотя где-то вкралась ошибка: доктор вернулся на пару страниц назад, пальцем указывая на хоботок долгоносика, но ссылки на иллюстрацию оказались неясными. Не проведи он весь день в дороге и не будь часть его разума так занята Дианой, возможно, ошибку было бы проще обнаружить. Подчас мысли было трудно контролировать и не будь доктор этим занят всё время, он бы уже оплакивал смерть Дианы, по крайней мере, смерть бесконечно воспетого мифа. Безрадостная, унылая, монотонная горечь. Эта скорбь не была чиста — она больше не занимала его целиком, возможно потому что всё чаще и чаще, самым неожиданным способом, старый миф и новая реальность обретали склонность сходиться в одной точке. Возможно, размышлял он, причиной тому был брак: