Понь бледный
Шрифт:
Палубы больше не было. Лишь затянутое клубящимся черным дымом пространство, прорезанное десятками оранжевых огненных плавников, танцующих и шипящих под ударами ветра. Покосившиеся орудийные башни слепо смотрели в небо молчащими стволами. Где-то суетился пожарный расчет, тщетно пытаясь переносной помпой загнать пламя под палубу. Это была не палуба, это был охваченный огнем город, гибнущий, скрежещущий, но не сдающийся. Кое-где еще палили зенитные автоматы, два или три. Огрызались некоторые крупокалиберные орудия. Судя по тому, что от них осталось, били они практически
«Дух Эппалузы» и «Принцесса Каденс» нависали над «Пони темным» двумя огромными парящими островами, ощетинившимися орудиями. Их корпуса были окрашены в светло-серый цвет пасмурного неба, и сейчас можно было различить каждую заклепки на их хищных продолговатых силуэтах. Они били в упор, разделывая стонущий корпус «Пони темного» с размеренностью опытного мясника, разрубающего подвешенную тушу. Это даже не было боем. Это было хладнокровным добиванием дерзкого беглеца. Казнью зарвавшегося мятежника.
Сталин видел, как от удачного попадания одна из труб брониносца накренилась, как исполинское дерево, подрубленное под самый корень, и рухнула поперек верхней палубы с ужасающим грохотом, Целый ряд попаданий крупокалиберных орудий с «Принцессы Каденс» выпотрошили капитанский мостик, выбив наружу месиво из осколков бронестекла, хрустальной крошки и тлеющих обломков. Торпедоносцы один за другим проходили над «Пони темным», усеивая его объятую огнем палубу все новыми и новыми раскрывающимися огненными бутонами.
— Мы хорошо бились, товарищ Сталион…
Это был главный канонир товарищ Олкфед. Он лежал на покосившейся палубе, привалившись к остову орудия. Если бы не лужа черного цвета под ним, можно было бы подумать, что председатель ревкома беззаботно отдыхает после долгой и утомительной работы. Впрочем, в каком-то смысле так и было.
— Хорошо бились. Как вы говорили. Рево… революционная борьба с угнетателями, да? До последнего пони.
— До последнего пони, — сказал Сталин тихо, — До последнего снаряда. До последней капли крови.
Олкфед кивнул, словно этот ответ его удовлетворил. Попытался подкурить папиросу, но не смог — копыта были обожжены и едва шевелились. Сталин взял в рот зажигалку, не обращая внимания на полыхающую палубу, и помог ему подкурить.
— Жил ради дружбомагии, а умер ради коммунизма, — Олкфед скрипуче рассмеялся, — Вот дела… Но мы им тоже всыпали, товарищ Сталион. Как выразилась боцман Овеног, сыпанули перцу под хвост… Зацепили «Дух Эппалузы» и дали пару горячих прямых «Принцессе Каденс»…
— Кто-то из ревкома уцелел?
— Не знаю. Боцман Овеног в арсенале. Готова взорвать оставшиеся снаряды, когда… Когда станет совсем плохо. Старшина Урт пытался корректировать огонь с мостика. Наверно… Нет, не знаю. О, дьявол…
Сталин оглянулся. В самый раз, чтоб увидеть гудящий ярко-желтый хвост огромной кометы, тянущийся к дымящемуся «Пони темному». Это не было похоже на след снаряда, слишком яркий, слишком большой…
Умирающий корпус брониносца содрогнулся от титанического удара, по сравнению с которым даже попадание главным калибром крейсеров мог показаться не страшнее легкого хлопка. И это был тот удар, который переломил хребет умирающему кораблю. Под звон лопающихся переборок, исторгая из горящего чрева десятки дымных хвостов, он медленно стал снижаться.
— Это еще что за черт?
— Это «Вандерболты», усатый, — буркнул кто-то под ухом, — Соарин. Пробил корпус навылет. Ужасно круто.
Рэйнбоу Дэш выглядела так, словно побывала в аду — и вернулась обратно. Радужный хвост тлел, от него осталась едва ли половина. Грива черна от гари, глаза слезятся. И по тому, как тяжело пегаска опустилась на палубу, припав на передние ноги, Сталин понял, что этот бой и ей дался нелегко. Она выглядела, как истребитель, чудом вышедший из тяжелого многочасового сражения и едва дотянувший до аэродрома.
— Ужасно круто, — подтвердил Сталин, — Правда, товарищ Олкфед?
Старший канонир не ответил. Взглянув на него, Сталин увидел тлеющую папиросу, лежащую на палубе, возле обожженного копыта.
Председатель ревкома получил заслуженный отдых.
— Надо уходить, — сказала Рэйнбоу Дэш, отряхиваясь, — Все, конец «Пони темному». Добунтовался. Машинное отделение горит, скоро начнут рваться арсеналы. Убираемся, если хотим сохранить хвосты! Давай, шевелись!
— Надо собрать уцелевших, товарищ Рэйнбоу! Коммунисты своих не бросают.
— Даже отважная Дэринг Ду уходила от врага, когда не было шансов на победу! Нет здесь уцелевших, усатый…
Сталин не сразу понял, что переменилось в окружающем мире. Как и прежде, он состоял из смятого металла, огня и дыма. Но теперь в нем было и что-то иное. Что-то новое. Что-то странное. «Внутренний секретарь» напрягся, тоже ощущая эту перемену. Еще неявную, но определенно зловещую.
— Орудия смолкли, — вдруг сказала Рэйнбоу Дэш, вертя головой, — Слышишь? Тишина!
Теперь он и сам понял. Действительно, «Дух Эппалузы» и «Принцесса Каденс» прекратили стрельбу. И рой пегасов-торпедоносцев завис высоко над горящей палубой, отчего-то отменив следующий заход.
— Почему они не добьют нас? — спросил Сталин.
Плохо, когда противник наносит неожиданный удар. Еще хуже — когда он не наносит удара. Это говорит о том, что ты чего-то не заметил, Коба. Что-то не принял во внимание. И смотришь не в ту сторону.
— Не знаю, — Рэйнбоу Дэш ударила копытом в палубу и зашипела от боли, — Наверно, готовят абордажную партию.
Хотят взять живыми. Мысль эта резанула внутренности зазубренным финским ножом. И ноги вдруг стали ватными, едва способными удерживать тело в вертикальном положении. Вот он, дьявольский план Принцессы. Не просто торжественно разбить мятежника, но и захватить в плен заговорщиков. Противника мало уничтожить, его надо унизить. Надо обнажить его гнилое нутро на потеху улюлюкающей публике, устроить показное судилище… Сталин знал, как надо обращаться врагами. И понимал, что на милость Принцессы рассчитывать на стоит.